Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)

– Ну что, Данила, мне на роду написано? – с наигранной весёлостью спросил Лангоф. – Убьют на войне?

И, сжавшись внутри, ожидал приговор.

Чернориз долго смотрел в сторону, потом медленно пожал плечами.

«Уже хорошо», – вздохнул барон.

– А победит царь противников-супостатов?

Чернориз снова пожал плечами.

Барон скривился.

«Ах, ты, немое божество, мелочи знаешь, а в главном – чурбан!»

– Конечно, победит, – произнёс он вслух, молодцевато вытянувшись. – Так и знай!

Но Алексей Петрович Лангоф уже разменял четвёртый десяток, и не верил в торжество русского оружия. Не понимал он и зачем нужны жертвы русского народа. Даниле он говорил одно, но в офицерском клубе, куда зачастил в последнее время, был откровеннее.

– Победа? А кого мы осчастливим? Себя-то не можем.

Его собеседником был глуховатый отставной полковник, герой турецкой компании. Он слушал внимательно, слегка оттопырив ухо мизинцем.

– Я вас не понимаю, барон.

Лангоф повысил голос.

– Говорю, что принесём? Зависть, глупость и жестокость. Чем за тыщи вёрст порядки устанавливать, лучше б свою жизнь наладили.

Старик вздохнул, разгладив скатерть клешневатой пятернёй.

– А всё-таки проливы освобождать надо.

– От кого? Ждут нас там? – Лангоф неожиданно разозлился. – Тоже мне, освободители! Прежде чем врагов убивать, научитесь своих любить!

Он вспомнил Горловку, покосившиеся избы с небелёными трубами, дырявые плетни, колдобины на дорогах, редко мощёных даже в Мценске, крестьян, которые по праздникам вместе пьют, горланя непристойные песни, а чуть что – хватаются за вилы, вспомнил, как в отместку за украденную курицу, сбежавшую к соседу, отравили сторожившую дом собаку, и ему снова почудилось, что он стоит на топком, смрадном болоте, из которого не выбраться, а можно лишь глубже спрятаться в собственных сапогах, натянув их повыше. И от этого разозлился ещё больше.

– И за что костьми ложиться в чужой земле? Солдат жалко, пушечное мясо.

У полковника задрожали губы.

– Зря вы так! Я солдатушек наших повидал, они стойкие и в любую минуту готовы умереть.

– Вот именно, чем так-то жить.

– Ну и сидите дома, без вас управимся!

Полковник отвернулся. Лангоф уже пожалел, что обидел старого служаку.

– Не принимайте близко, это я так, философствую.

Лангоф был искренним, он действительно не видел смысла в предстоявшей войне. Но разве поступают согласно убеждениям? Чаще вопреки. И Лангоф решил записаться вольноопределяющимся, уверенный, что рано или поздно его всё равно призовут, а прятаться было не в его правилах. «То-то отец был бы доволен, – примеряя военный мундир, вспомнил он их последнюю встречу, при которой отмахнулся от армии неопределённым „потом“. – Прав был младший Неверов, никогда не говори никогда, вот оно и наступило это „потом“». После того, как Лангоф спросил у Чернориза, убьют ли его, он успокоился. Чернориз пожал плечами. Значит, в первом бою он не погибнет, а дальше чего загадывать? Барона подмывало также спросить, как сложится на войне судьба самого Данилы – в том, что он будет его сопровождать, Лангоф не сомневался, – но он сдержался, решив с этим повременить до фронта. За годы Лангоф привык к пророческому дару бывшего дворецкого. Он рассуждал на его счёт приблизительно так: «Чернориз знает будущее, видит один из его рукавов. Но разве это удивительно? Его фантазии не отличаются от наших воспоминаний, когда мы блуждаем в лабиринтах прошлого, воспроизводя каждый раз по-другому то, что было. Мечты о будущем заменили Черноризу грёзы о прошлом, которых он лишён». При этом Лангоф приводил себе пример собственного воспоминания. Как-то вечером он курил трубку, глядя с балкона на сновавших под его номером прохожих, на оживлённую петербургскую улицу, походившую на бульвары с картин Писарро, и неожиданно вспомнил бал в дворянском собрании, который давали много лет назад, когда он ещё жил в Горловке, свой тур вальса с дочерью предводителя, светскую болтовню в окружении множества свечей, превращавших ночь в день, вспомнил милое, чуть смущённое девичье лицо, дрожание рук в высоких дамских перчатках и, проклиная свою недогадливость, вдруг ясно осознал, что к нему были неравнодушны, что он, возможно, прошёл мимо своего будущего, которое умерло, не родившись, и предстало теперь в саване воспоминаний. Как её звали? Натали? Да-да, именно так. «Натали, твой кавалер ещё не устал от твоего щебетанья?» – подошёл её отец, вероятно, посвящённый в её чувства. «У вас очаровательная дочь», – ответил он, глядя, как она залилась краской, тихонько воскликнув: «Ну что вы, папá!» А может, всё было и не так? Может, ему сейчас только так кажется? Прошлое непредсказуемо, как и будущее. Иногда же, листая Платона, Лангоф думал, что, возможно, мы все уже проходили земной путь, и наши знания сводятся теперь лишь к припоминанию, а у Чернориза это получается гораздо лучше. Это объяснение было не хуже остальных, оно делало пророчества обыденными, сводя предсказания к рутине.

Как-то в офицерский клуб, куда Лангоф продолжал ходить от скуки, явился один из великих князей, лощёный, гладко выбритый красавец с холодными надменными глазами. Его сопровождала пара адъютантов в блестевших мундирах, когда они поворачивались, на плечах у них подрагивала бахрома золочёных эполетов. Присутствовавшие, не исключая престарелого полковника, тут же вскочили, замерев в неловких позах. Привыкший к общему вниманию, князь устало улыбнулся, махнув холёной рукой: «Садитесь, господа!» Расположившись посреди зала, он стал говорить о предстоявшей войне, долге, несгибаемости русского солдата, вспомнил обиды, нанесённые немецкими кайзерами императорской фамилии, будто в его жилах не текло ни капли германской крови, говорил о неизбежной победе, призывая офицеров честно послужить государю. Во время речи адъютанты стояли по бокам, то бросая покровительственные взгляды на затихший зал, то заглядывая в его холодные, ничего не выражавшие глаза. Едва князь закончил, унося к выходу запах дорогих духов, они, опередив его, встали в дверях, играя аксельбантами, а офицеры, снова вскочив с мест, бросились его провожать, аплодируя на ходу…

«Хорошо, что все умрут, – наблюдая эту сцену, подумал Лангоф. – Как это всё-таки мудро».

На призывном пункте Лангоф неожиданно встретил Протазанова. Тот стоял в коридоре и, распахнув настежь оконную створку, как в зеркале, поправлял в ней мятый офицерский китель.

– Отчего всё казённое мешком сидит? – сказал он вместо приветствия, когда Лангоф тронул его за рукав. – У вас в Петербурге нет на примете портного?

– Могу рекомендовать своего. – Вырвав из блокнота лист, Лангоф быстро написал адрес. – Пожалуйста. А как ваш гольф?