Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)

Устин Полыхаев женат.

С женой они разговаривают часами, не находя общего языка, будто употребляют разные слова.

– Чай?

– Нет, кофе.

– Сэндвич с ветчиной?

– Лучше с сыром.

– Ах, ты меня совсем не любишь.

На этом разговор обрывается, и они погружаются в примиряющее, так им кажется, молчание, точно с размаху плюхнулись в воду, накрывшую их с головой, оглушив, как рыб. Когда Устин возвращается из игрового зала, жена кривится. Ей за глаза хватает одной реальности, и увлечение мужа воспринимается ею, как попытка усидеть на двух стульях или угнаться за двумя зайцами. Устин смотрит в её жёлтые, с кошачьими зрачками глаза и не ждёт для себя ничего хорошего. Он знает слово, которое вертится у неё на языке.

– Наркотик, – угадывает он.

– Наркотик, – эхом откликается она.

Жена улыбается. Сначала Устину невдомёк, чему. А потом до него доходит: она рада, что употребила общее с ним слово. Устин тронут. Налажен мостик, на котором можно встретить понимание. Один из миллиона. И всё же сейчас – лучше. Раньше были истерики. Смирилась? Или делает вид? Раньше – это десять лет назад. «Время лечит», – вздыхает жена по телефону. Её искренность вызывает у Устина сомнения. К тому же её сентенция, возможно, относится к подруге, которую она утешает. «А прежде калечит», – хочется передразнить Устину, и вместо того, чтобы прикусить язык, он начинает грызть заусенцы. И вспоминать. Было время, когда их объединяло общее дело. Они занимались любовью, доставляя друг другу удовольствие, пугая соседей, кричали по нескольку раз за ночь, и эти крики были их общим языком, в котором отсутствовали буквы, слова, предложения. Тогда мост был широким, по нему мог проехать поезд, гружёный взаимопониманием. Сколько это продолжалось? Год? Два? Пока страсть не иссякла, как вода в пересохшем колодце, пока постель не разделил пресловутый меч. А других совместных дел с тех пор не появилось.

Жена недовольна.

– Иллюзия? – переводит Устин в слова её громкое молчание. – По-твоему, я живу иллюзиями?

Жена молчит ещё выразительнее, ещё громче.

– Ты пойми, мне иногда просто необходимо выпасть из реальности, умереть для неё, чтобы потом воскреснуть, как тому египетскому богу.

Предложение слишком длинное. Устин запутался. К тому же его сбивает угрюмое молчание. Пять минут и тридцать семь секунд он пребывает в растерянности. Его нерешительность за это время напоминает ему детство, когда он ещё колебался между правдой и ложью, не научившись обману. Наконец, хмуро спрашивает:

– Думаешь, ты другая? Хочешь, я перечислю твои иллюзии?

Ответа он так и не дожидается.

Хрустя костяшками, Устин начинает загибать пальцы.

– Как у всех, иллюзия № 1 состоит в том, что ты веришь в прогресс. Ты не сомневаешься, что чем дальше, тем лучше. Убеждена, что рабочий сыромятной мануфактуры жил хуже офис-менеджера. Мы и тут расходимся. По моим наблюдениям мы сейчас ближе к биологическим предкам, мы больше приматы, чем отцы и деды.

Жена, как бы между прочим, крутит Устину у виска. Он не обращает внимания.

– Иллюзия № 2. Что мир такой, каким его изображает телевидение и рисуют газеты.

Жена накручивает волосы на палец.

– Иллюзия № 3 заключается в том, что мы, как дети, верящие в непогрешимость родителей, убеждены, что из прошлого дошло только лучшее, а мы наследовали достойнейшим.

Жена нервно теребит ухо.

– Хотя нет, я ошибся в приоритетах, иллюзия № 1 – Бог. Тебе ведь кажется, что ты нужна кому-то ещё кроме самой себя.

Устин увлечён. Он размахивает руками, приводя убедительные аргументы, выдвигает контраргументы, которые легко опровергает, и не замечает, что давно разговаривает со своей тенью.

– Псих, – доносится из ванной, когда он смолкает. Открывается кран, и вода журчит так, что остального не разобрать.

Схватив с вешалки пальто, Устин хлопает дверью.

Осень. Под ногами шуршит листва. Не холодно, и Устин не надевает пальто, перекинув его через руку. Город, как муравейник, в котором ходят раз и навсегда проложенными тропами. «А машины нужны, чтобы быстрее по ним двигаться», – глядит по сторонам Устин, пока ноги, загребая лужи, несут его в игровой клуб.

У меня вытягивается шея, вырастают конечности, меняется пол.

Я снова становлюсь дылдой.

Вижу себя со стороны:

Девка-верзила шагает по городскому муравейнику – джинсы мужского размера, куртка для здоровенного толстяка-байкера, неразлучного с банкой пива, на голове причёска из разряда «чёрт знает что», а в голове мысль, что автомобили созданы для того, чтобы быстрее доставлять нас по одним и тем же хоженым маршрутам.

– Устина!

Проскочив на «красный», резко тормозит чёрный джип, визг шин об асфальт режет уши, и на тротуар выскакивает Он.

Замирает сердце?

Учащается пульс?

О, нет, всё спокойно.

– Тебя ни с кем не спутать.

– Тебя тоже.

Стоим, болтаем. Он по-прежнему тренирует университетскую команду. В прошлом году выиграли первенство города.

Я рада.

Главное, не выходить из роли.

Он постарел. Возле губ безусловные складки, и волосы поредели. Нет, до лысины ещё далеко, однако уже заметно. Вернуться в спорт? О, нет, куда такой тётеньке. Не замужем. Были предложения, но одной лучше. Ты тоже? Ну, тогда ты меня понимаешь.

Он смеётся.

Он вспомнил старое.

Он сожалеет.

А я нет.

В любовь вечную, любовь до гробовой доски, я давно не верю. Весь вопрос в том, кто бросит первый. И не надо упускать своего преимущества! «Не простишься ты – простятся с тобой», – твержу я себе каждый раз, расставаясь с очередным мужчиной.

Да, нам было хорошо вместе.

Теперь хорошо порознь.

Ему делается неловко. Он смущен и немного расстроен. А если бы сложилось по-другому? Да, если бы? Может, тогда на выпускном вечере, куда Он притащился с огромным букетом – розы были великолепны, до сих пор помню их пьянящий аромат, их жертвенный кровавый отлив, – может быть, тогда не стоило быть резкой, разыгрывая пресыщенную интеллектуалку? Это вышло вульгарно. Да, задним числом это надо признать. Но накануне мы поссорились. Из-за чего? Из-за какого-то пустяка, какая разница. Все ссорятся по пустякам, а расходятся всерьёз. Может быть, тогда стоило уступить? Не задевать его самолюбия? Но уступишь раз, другой, и тебя уже нет, есть только твоя тень, которая всегда отступает, стоит на неё надвинуться. К чёрту воспоминания! Перебирать, что было бы, если бы, и где допущена ошибка. Будет тысячи прошлых и ни одного будущего.

– Знаешь, а я тебе благодарна.

– За что?

– За то, что мы встретились. За то, что разошлись.

Он опять растерян.

Он не понимает.

А всё же хорошо, что мы расстались!

Я вспоминаю:

Студенты от меня дистанцировались. Те немногие, кто решались пригласить меня на свидание, узнав, что я не вожу машину, не разбираюсь в рок-музыке, не умею танцевать и не пробовала себя в групповом сексе, со мной обычно прощались. Одна, две встречи. А тут на последнем курсе появился Он! Галантный, взрослый. Принадлежащий к иному сословию – касте наших учителей, тренер ведь тоже профессор своих спортивных наук. На факультете наш роман вызвал целый переполох – растерянное недоумение наших мальчиков и зависть подруг. Это продолжалось полтора года. А точнее, год, шесть месяцев и семнадцать дней. До выпускного бала, куда он принёс розы. Было жарко, шумно. А ещё этот чертов каблук! Я чувствовала, как он шевелится под моей тяжестью, готовый вот-вот сломаться. Я иду – хруп, хруп, хруп, – поворачиваюсь, смеюсь, а все мысли о его последнем издыхании. До сих пор, стоит вспомнить, в ушах появляется это угрожающее хрупанье. Зачем я тогда поддалась на уговоры и надела туфли? Ах, да, форма была обязательной – длинное, наглухо закрытое платье а ля монашка, без малейшего намёка на декольте, со строгим поясом на талии по моде тридцатилетней давности, и аккуратно уложенные волосы, – университетские ханжи, якобы блюдущие традиции, умели о себе позаботиться. Видимо, это напоминало им юность. Что ж, о вкусах не спорят – их навязывают.