Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)

Полдень. Устин на приёме у Платона Грудина, который старается не выйти из роли, оставаясь старым, добрым знакомым. Комично, когда психиатр – друг семьи. Устин оглядывает кабинет – стол, кресло, задрапированное окно, сквозь которое едва пробивается солнце, создавая, так, очевидно задумано, мягкий сумрак, – странно, что за столько лет он тут впервые. А ведь здесь, возможно, на этой самой кушетке была его жена. Устин давно догадывается про её роман с Платоном и решает дать понять, что они совершают своё путешествие в пределах его великодушия, однако не находит повода. Комично, когда психиатр – любовник твоей жены! Можно, конечно, взять и спросить в лоб, неожиданно привстав на кушетке: «Ты спишь с моей женой?» А вдруг он рассмеётся? Или хуже того, станет отпираться? Нет, слишком грубо, надо деликатнее, оставляя мосты для возможного отступления. Платон раскладывает на столе бумаги. А может, всё представить как шутку? Похлопав по плечу, спросить будто невзначай: «Кстати, дружище, всё забывал полюбопытствовать: и как тебе моя жена?» Да-да, именно так, будто речь идёт о сигарете или бутылке вина, как нечто само собой разумеющееся. Платон достаёт блокнот, собираясь записывать признания. А вдруг это ошибка? Доказательств же нет, одни домыслы. Доказательств чего? Что твоя жена шлюха? Платон выкладывает на стол пачку сигарет, придвигает пепельницу. Устин смотрит на него – узкое, сухое лицо, стрижка ёжиком, очки в роговой оправе – при стопроцентном зрении, чтобы производить впечатления, оправдывая более чем солидные гонорары. И что она в нём нашла? Устин задает себе этот вопрос без злобы, тем более без ревности, им движет чистое любопытство. Шутливая форма. Самое лучшее. Устин откашливается, собираясь с духом, растягивает губы в подобие улыбки, тренируясь перед заготовленным выпадом, но Грудин его опережает:

– Ты что же ещё подросток, проводить жизнь в клубах?

Тот самый насмешливо дружеский тон, к которому он так долго примерялся. Устин сбит с толку. Он молчит, представляя на своём месте находчивого Обушинского. Чиркнув спичкой, Грудин закуривает, прикрывая огонёк ладонями, будто от сквозняка, которого на самом деле нет, – жест, выдающий его нервозность. Устин молчит. Он представляет теперь, как Грудин целовал его жену, вероятно, шепча на ушко нежные непристойности, на что он сам никогда не решался, потом воображает на его месте себя, Устина Полыхаева, образца медового месяца, когда первый хмель безумной любви ещё не прошёл, когда казалось, что они созданы друг для друга, и это будет длиться вечно. Жена в объятиях Грудина, здесь, на кушетке, – эта картина, которую он видит ясно, будто в зеркале, не вызывает у него ни малейшего содрогания, только сменяющие друг друга воспоминания приводят к финалу – трагедии любовников, так и не ставших друзьями.

– Ты проводишь дни в клубах? – повторяет Грудин собственным далёким эхом.

Теперь у него в руках блокнот.

Это и есть психоаналитический сеанс?

– И ночи.

Скрывая усмешку, Грудин поправляет очки.

– Не наигрался в солдатиков?

Устин взбешён.

Он краснеет.

И выкладывает всё.

Да Пигмалион, да Галатея! И что? Мне нравится быть богом. А что ты скажешь, я наперёд знаю: бегство от реальности, сублимация, эскейпизм. И дальше? Меня ревнует жена? К кому? К моей же проекции? К бесплотной тени? Пятну на экране? Так кто из нас двоих сумасшедший?

Устин вскакивает с кушетки.

А ещё ты навесишь ярлык игромана. Плевать! Я влюблен платонически, я всего лишь движущая сила чужой страсти, я энтелехия, а ты трахаешь мою жену!

Сеанс никак не начнётся.

Устин, сцепив зубы, молчит.

– Мы ведь тыщу лет знакомы, – меняет тактику Грудин, – давай поговорим, как друзья.

О, это уже лучше! Ты – не врач, я – не пациент, а жена ни о чём не просила. Прекрасно! Только это ложь.

– Много работы?

– Хватает.

Грудин рад прорыву, но себя не выдает.

– А, скажи, какой процент сумасшедших должен быть, чтобы общество считалось здоровым?

Теперь молчит Грудин.

– Как считать, много больных не выявленных… Так и живут до старости.

– Их процент должен приближаться к ста. Тогда все будет в порядке.

– Думаешь?

В Грудине снова просыпается психиатр.

– Ну, конечно. Демократия – это когда число мыслящих становится пренебрежимо мало. Это делает общество устойчивым и легко управляемым. Значит, и ненормальных должно быть абсолютное большинство.

– Не вижу связи.

– Протри очки! – В Устина вселяется Обушинский. – Ладно, объясню по старой дружбе. Сумасшедшие не умеют договариваться, каждый сходит с ума по-своему, значит, им не грозит коллективное помешательство. Миллиону психопатов никогда не пасть жертвой какой-нибудь безумной идеи. А разве не в этом цель государства? Оно заботится, чтобы мы жили мирно и счастливо…

Обушинский не выдерживает.

Устин хохочет.

Грудин снимает очки.

– Признаться, ты меня напугал. И часто у тебя такие мысли?

– Других нет.

Устин скалится.

Или это Обушинский?

– И что мне сказать твоей жене? – делает последнюю попытку Грудин.

– Правду. Скажи, что я – сумасшедший, и у неё нет поводов волноваться.

Сеанс окончен.

Грудин давит окурок в пепельнице.

Устин откланивается.

Обушинский хлопает дверью.

Жена встречает Устина с нескрываемым любопытством. Пахнет креветками, которые она обожает и варит чуть не каждый день, дверь в комнату нараспашку, а в воздухе висит: «Ну, давай же, выкладывай, как всё прошло». Облокотившись о стену, Устин, задирая в прихожей ногу, расшнуровывает один ботинок, потом, симметрично поменяв положение, другой. Жена молча ждёт. Он вешает пальто, запихивает в рукав шапку, достаёт из кармана ключи, которые кладёт на полку. Скрестив руки, жена переминается в дверях. А почему? С какой стати он должен давать отчёт? Он тоже умеет играть в молчанку. Жена не видит в пришедшем Обушинского, для неё этот незнакомец по-прежнему Устин, тот самый, который рано или поздно сломается. Она заслоняет дорогу. «Если тебе интересно, позвони своему любовнику», – поставил бы её на место Обушинский. Устин бы остановился и с виноватой улыбкой раскололся. Незнакомец, которого она вдруг увидела, избирает промежуточный вариант – молча отодвигает её в сторону. Пройдя в комнату, он берёт с полки книгу и, сев на диване с плюшевыми валиками, погружается в чтение. Жена ошарашена. Она понимает, что возвращается в детство – кто первым произнесёт слово, тот проиграл, а на кону – её власть, каблучок, ответ на вопрос, кто в доме хозяин. Но терпения ей не занимать, она ходит кругами, как кошка, облизываясь, иногда её язык непроизвольно поворачивается, готовый выразить её недовольство, тогда она спешит на кухню, достаёт из кастрюли креветки и, положив в рот, жуёт…