Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)

Обушинский идёт провожать.

Остаётся Устина и гора немытой посуды.

В присутствии мужа Устина ведёт себя скромно, больше молчит, а за спиной зовёт его «трудаком», и сын лишь спустя много лет понимает, что это производная от «трудоголика». Обушинский волевой, он легко покажет, кто в доме хозяин. Он домашний тиран? Возможно, но это не выпирает. Однако мальчик всё больше тянется к матери, Эдипов комплекс в чистом виде, она, случается, также занимается его воспитанием. За окном уже висит закат, а она, заглянув в учебник, чтобы освежить память, учит, что Земля наклонена к траектории своего полёта под углом в двадцать три градуса. Или рассказывает, как подобрать обои в цвет мебели, цивилизация – это всегда мещанство. Сын уже студент, а Устина утюжит ему брюки и, стирая сорочки, крахмалит воротнички. «Мама!» – зовет он из прихожей, поставив ногу на табурет, и Устина чёрной ваксой чистит ему ботинки.

Как зовут ребёнка?

Устин.

Вот и ещё одна история. Карточные домики, которые складываются так же быстро, как и рассыпаются. На какой остановиться? На первой? Или последней? Но разве все они не составляют какой-то Истории? Разве они не наброски к ней?

(Дополнение)

Для Обушинского-педагога нет барьеров, он прогрессист, его ничто не остановит, он обучит, как прятать шпаргалку, и что говорить, если с ней застукают. А когда сыну задают на дом сочинить басню, предлагает такую:

Вор ходит по многоэтажке, прицеливаясь к квартирам, ощупывая глазами замки. Полдень, жильцы на работе. Вор никак не может выбрать подходящую дверь и вдруг видит, что одна чуть приоткрыта. Вор замирает. Забыли запереть? Или на минуту выскочили к соседям? Вор опытный, он с полчаса выжидает на лестничной клетке, борясь с искушением выкурить сигарету. Тишина, даже лифт не ездит. Тогда он подходит к дверной щели, решительно утопив звонок. Никого! Но Вор не спешит. Через минуту повторяет попытку. Опять молчание. И всё же, просунувшись, Вор тихонько зовёт: «Есть кто?» Никто не откликается. Проскользнув внутрь, Вор осторожно защёлкивает за собой дверь. Проходит в коридор, начинает быстро шарить по карманам висящей одежды. И тут из комнаты с руками за спиной появляется Маньяк. «Я заметил тебя, когда ты только входил в подъезд, а теперь налицо проникновение в квартиру, и всё будет выглядеть как вынужденная самооборона». Мрачно ухмыльнувшись, он достал из-за спины топор.

Мораль: бесплатный сыр всегда в мышеловке.

Женщина всему корень.

Кто сделал таким Обушинского?

Кто довёл его до этого?

Разве он был счастлив?

Теперь Устину жаль Обушинского уже по другой причине. Он видит, что тот провёл жизнь с нелюбимой женщиной, насупленной тихоней, возле которой состарился, не имея ни малейшего представления о семейном счастье, считая, что всё, свойственное их отношениям, закономерно, нормально и распространяется на всех, как нарочно подбирая знакомых, у которых было всё то же самое – дрязги, обиды, отсутствие любви…

Обушинский не подозревал, что может быть по-другому (а может ли? – думает Устин), прожив как разведчик на вражеской территории, всегда начеку, всегда собранный, готовый дать отпор, и умер не от разрыва сердца, как числилось в заключении о смерти, а пал в неравном бою, погиб на поле вечной семейной битвы.

Да, такого Обушинского, озлобленного и затравленного, жаль не меньше доброго и покладистого отца Мелании.

Два часа спустя.

Устин дома. Стаскивает в прихожей ботинок.

Опять этот вкрадчивый тон:

– Как всё прошло, дорогой?

Будто сама не знает. Грудин уже наверняка позвонил. Что ж, она добилась своего, незнакомого мужчины, который носил мою фамилию, и дух простыл.

– Платон настаивает на больнице.

Глаза широко открываются. Она всё-таки хорошая актриса.

– Ты удивлена?

Она не выдаёт себя ни согласием, ни отрицанием. Просто возвращается к главному.

– И когда?

– Через месяц.

Она вздыхает. Это можно понимать, как «Значит, ничего экстренного» или «К чему такая спешка?», а можно и как «Жаль, что не завтра». Отдельно от лица у неё появляется улыбка. Страдания или сострадания? Скорее первое, ведь придётся ещё терпеть. Она снова вздыхает. Да, сомнений не остаётся, её великодушие безгранично, как и терпение. Она не настаивает, зачем, раз всё решено. Когда? Одна и та же ошибка. В каждое мгновение одна и та же. Мы думаем, что всё так и будет всегда, а между тем всегда так точно не будет. Но мы продолжаем думать. Поэтому всё, что случается, случается для нас неожиданно. Но только для нас. Решение о больнице было принято явно не вдруг.

– У меня скоро командировка.

Как будто продолжая тему, словно невзначай. Устин уже принялся за другой ботинок. Он ждёт: «Ну, давай же, съязви: „Клубы везде есть“, брось мне это в лицо с усмешкой, я же вижу, ты еле сдерживаешься!»

– Недельная.

Устин поддаёт жара. Но она только вздыхает. Никаких «Погуляй напоследок» или «Не сойди с ума раньше времени». Значит всё решено твердо. И теперь уже ему не терпится сорваться: «А ведь ты права, клубы, действительно, есть везде!» Ладно, вот и поговорили, незнакомому мужчине по фамилии Полыхаев пора возвращаться. Он ставит ботинки в шкаф, проходит в комнату в носках и растягивается на диване. Книга у него под подушкой.

Как оживить игру? Как придать ей смысл?

Устин возвращается к повзрослевшей Мелании.

Пусть у неё рождается девочка, вес два сто, всё время кричит и ест за троих. Чтобы сделать карьеру, Мелании приходится много, где побывать, Устина занята на студии, и младенец на руках у деда.

Она требует примитивных забот – пелёнки, каши, соска, но Обушинский счастлив, любой ребёнок – ангел, потому что хранит от безумия. Когда внучка тянет свои пухлые, в складках, ручки, Обушинский забывает обо всём на свете, он рад ей больше, чем когда-то дочери, и это понятно, он стал старше, мудрее, у него меньше осталось своего, а впереди его ждут букварь и таблица умножения, значит, мир на годы снова обретет ясность и простоту. Мелания не замужем, так случилось, но Обушинский не хочет об этом думать, он выше предрассудков, главное, ребёнок. А Устина переживает.

– Кто отец? – упершись Мелании в живот, спросила она, выслушав её признание.

– Какая разница?

Действительно, никакой. Разве сама Устина так раньше не думала? Откуда в ней это проснувшееся ханжество? Но речь идёт о своей кровиночке, и она настаивает:

– И всё же.

– Отстань, я всё равно не буду с ним жить.

– Он знает?

– Нет. И прекрати, пожалуйста, этот допрос.

Устина хорошая мать. Она тактично умолкает. Или она настолько хитра? В глазах у неё наворачиваются слезы.

– Ну, мама, в чём дело, – обнимает её Мелания, прижимаясь животом. – Всё же хорошо, сама же говорила, был бы ребёнок, а отец найдётся.