Анатолий Гурский - Лики земного родства (сборник)

Их дружба завязалась не совсем по-людски и ещё в пору, когда оба они были одного и того же метрового росточка. В далёком, словно вынырнувшем из берёзовых перелесков, маленьком ауле эту необычную в жизни парочку нередко стали называть даже Близнецами. Чисто по зодиакальному знаку. Все в деревушке знали, что в майский день десятилетия Аркаши в их конюшне, которой заведовал его отец, появился новорожденный жеребёнок. И чтобы хоть чем-то порадовать в эту бедолажную послевоенную пору своего мальца, обременённый новыми хлопотами колхозник отодвинул от себя опустошённую из-под обеденного борща тарелку и почти скомандовал:

– Давай, сынок, собирайси. Пойдемо твой подарочек поглядим.

– Папань, сегодня же понедельник, сельмаг не работает, – растерянно заморгало глазёнками веснушчатое личико с коротким рыженьким чубчиком.

– Дык не туды мы, не туды, – натянув почти до лохматых бровей уже замасленную потом кепку, легонько подтолкнул его мозолистой рукой улыбнувшийся отец.

Ещё больше удивило Аркашу, когда они направились в сторону приземистой, с узкими и продолговатыми под самой камышитовой крышей окнами конюшни. «Зачем мы сюда? – мысленно задался он вопросом. – Тут же не магазин, в каком на прошлую рождёнку мне прикупили вот эту полотнянку. А может, теперя собираются одаривать меня понарошку лошадиной пайкой сена или овса?» Мельком глянул на свою уже полуистёртую за год рубаху и со вздохом пожал плечами.

– Ну, входь проворнее, не боись, – открывая ворота, уже расхохотался отец. И подвёл мальчишку к самому отдаленному стойлу хорошо знакомой кобылицы.

Она негромко фыркнула и своим мягким ржанием точно разорвала тишину уже опустевшей «обители» лошадей, которые разбежались по своим дневным делам и дорогам. едва отвыкающий от солнечной улицы Аркаша начал всматриваться в этот полумрак, как рядом с кормушкой рослой лошади послышался неведомый для него шорох. Пригляделся и в лёгком испуге прошептал:

– Она что… уже того…

– ещё с ранья, в аккурат ты в школу побёг, как этот малой и появилси. Да крепенькой такой, выпил материнского молозива и вот-вот уже брыкацца начнёть…

Лежащий в мягкой, отдающей ароматом разнотравья «постели» жеребёнок приподнял голову и впервые издал по-детски протяжное «и-и-и-а-а-а». Так, словно направил с этим ржанием и свою мыслишку в сторону заботливого конюха: дескать, спасибоньки тебе, добрый человек, за акушерство и тёплый прием на новом для меня свете, я сейчас же постараюсь оправдать твои надежды. Несколькими ещё неуклюжими движениями отодвинул передними ногами скользкую подстилку. Приподнялся, шумно вздохнул и уже со второй попытки встал в полный рост у своей громко заржавшей от радости родительницы.

– Пап-папань, смотри-ка! – воскликнул с улыбкой мальчишка. – Мы с ним даже одного роста… А какой красивый, как у нашей маманьки серое в черных яблочках платье… И важный такой…

– Вот и нарёк ты сам свой подарок, пущай зовётся он теперича Важным.

– Тогда давай заберём его домой, раз это мой, – оживлённо выпучил на отца глазёнки Аркаша. – Пусть вместе с бычком живёт.

– А ты не думал, что его матерь нам за такое людское паскудство увсе окна копытами повышибаеть? – со смехом ответил тот, приподнял на лоб кепку и уже серьёзно добавил: – Нее-а, сынок, каждый ребятёнок должон иметь родное гнёздышко, набиратися в нём сил и тольки потом покидать его.

Посмотрел на юнца и неожиданно поймал себя на уже начавшей беспокоить по ночам отцовской мысли: «Конешно, Аркашке ешшо и не чудицца, что через пару годков ему самому прийдецца уехать из нашей аульной школы-маломерки в далёкую отсель деревню. Как пить дать, прийдецца».

Стал мальчишка дружить с Важным ровно с «братом» четвероногим. Поначалу поил его, кормил, прогуливал по двору конюшни и дальше. Жеребёнок тоже доверился ему, привык точно к равному. Весь светился и ржал при появлении Аркаши, как будто уже годовалая лошадь. А когда таким действительно стал, мальчишка обучил Важного правильно держать всадника и в седле, и без него. Даже не раз получал родительские подзатыльники за свои ученические «неуды», сорванные работы по домашнему хозяйству…

И вот настал-таки августовский день предугаданной отцом разлуки. Примерив новенький школьный костюмчик, Аркаша решил тайком показаться в таком виде непременно и своему Важному. Щеголевато обошёл несколько мутных лужиц вчерашнего дождя и оказался подле конюшни. Завидевший его уже издали молодой жеребец, который стал аж на две головы выше этого всё ещё маленького седока, резво заржал и тут же затих. Видать, вспомнил разговор о его предстоящем отъезде и подумал: «Надо же, как ладно его нарядили… Наверно, от жалости, чтоб не плакал вдали от дома». А когда тот приблизился, грустно опустил свою лошадиную голову на его плечо, шевельнул большими губами и отошёл к куче засохшего за лето навоза.

– Ты хочешь меня напоследок покатать? – забыв о своём наряде, оживился мальчишка и почти взбежал на уже знакомый природный «помост». Взялся левой рукой за гриву Важного, правой – за его спину, согнулся в коленях и сделал рывок вверх. Немного не дотянулся и начал готовиться ко второй попытке.

– Ф-фыр-р-жди, – по-своему фыркнул слово «подожди» заботливый конь и ещё больше приблизился левым боком к маленькому всаднику. А он спешно присел и сделал такой подскок, что обогнул своим телом спину Важного и оказался под его брюхом, наполовину в навозной жиже.

Конь жалобно заржал и, повернувши голову в сторону неудачника, даже «всплеснул» ушами: мол, похоже, ты пропускал из-за меня и уроки физкультуры. Тот же испуганно соскочил, осмотрел свою выпачканную обновку и с небывалой в их отношениях истерикой запричитал:

– Это т-т-ты… ты, гад… ты виноват! Как же я теперь домой… как в дорогу?!

В таком словесном стрекоте размахнулся и всей своей мальчишеской ладошкой ударил Важного по морде. Он от неожиданности аж всхрипел, приподнявши кверху голову, и не по-человечески сдержанно профырчал только ему понятные слова: «Ты чё лягаешься, хлопчик? Тоже олошадел, чё ли?!» Оголил свои большие, уже покрытые овсяным налетом, зубы и с чувством обиды слегка захватил и оттолкнул плечо мальчишки.

…В суете привыкания к новой школе и чужому селу пятиклашка вспомнил об этой «размолвке» только под зимние каникулы, когда за ним приехала из аула уже забеременевшая после свадьбы сестра. Дорога домой предстояла длинная. Поэтому он лишь стыдливо покосился на родного коня и спешно устроился в уже знакомых санях-розвальнях, щедро вымощенных ещё сохранившим степной аромат сеном. Жалостливо посмотрел на изменившуюся в лице Татьяну и почти сердито спросил: