Нина Нефедова - В стране моего детства

Обычно же перевозил нас на дачу дед на своей «Карюхе». Однажды, когда мы, сидя в телеге, нагруженной постелями, посудой, кастрюлями, самоваром, ехали по плотине, лошадь испугалась встречной машины и рванулась вниз с плотины. Хорошо, что деду удалось сдержать ее у самой кромки воды, а то мы утонули бы со всем нашим скарбом. Мама сидела белая, как бумага, крепко прижимая к себе маленького братишку. Мы с сестрой вцепились в грядушку телеги, не в силах выпустить ее из рук. Деда буквально трясло, ведь откос плотины был почти отвесным, и он все не мог понять, как нам удалось благополучно сверзнуться с такой высоты и не поломать себе шеи…

– Ну, Анна Александровна, страшен сон, да милостив Бог! Один день у меня век заел. Не пил, не ел, а ноги подломились.

Придя немного в себя, дед вывел «Карюху» на плотину и велел нам садиться в телегу:

– Ехал, не доехал, опять поедем – авось доедем.

Но мама поклялась, что она никогда больше не сядет в телегу, если в нее запряжена «Карюха», и мы остальной путь прошли пешком. Отныне дедушка, привозя на дачу все необходимое, ездил один. Мама и нам не разрешала ездить с ним.

Благополучие Лены в замужестве продолжалось недолго. Иван Петрович попал в крушение и ему, как он сам говорил, «отшлепало печенки». Он стал чахнуть год от года все больше и из бравого мужчины превратился чуть не в старика. Пенсию ему назначили маленькую, и он, перебравшись в свой дом на Одуе, стал понемножечку заниматься сапожным ремеслом, которому в молодости был обучен отцом-сапожником. Целыми днями он сидел внизу в маленькой комнатенке, превращенной им в мастерскую, и подбивал подметки. Сидение на чурбаке среди вони от кож не способствовало здоровью Ивана Петровича. Иную ночь напролет он задыхался от кашля, не давая уснуть и Лене. Она жаловалась матери:

– Хоть бы Бог прибрал поскорее… Мочи моей больше нет…

Бабушка, чувствуя свою вину (ведь Лену выдали против воли, польстившись на завидного жениха), тем не менее, говорила:

– Не избывай постылого, приберет Бог милого…

И верно, утонул в пруду Панька, первенец Лены, ее любимец, было ему всего пять лет от роду. Как убивалась, как горевала Лена! и даже рождение второго сынишки от больного мужа, не умерили ее горя. «Постылый» муж, наконец, умер, кормильца в семье не стало, и Лена пошла работать на завод, вначале уборщицей, а потом, когда закончила вечерние курсы телефонисток, стала работать в конторе завода.

Тут и пришла к ней большая любовь, которой не знала, не ведала она смолоду, и которая перевернула всю ее жизнь. На завод в длительную командировку приехал молодой техник из Краснокамска. Гостиницы в поселке не было, и командировочных обычно размещали по частным домам. В заводоуправлении знали, что у Лены большой дом, вот и предложили ей взять постояльца. Лена согласилась, да скоро и слюбилась со своим квартирантом. Она стыдилась этой своей любви невенчанной, так как была воспитана в строгих правилах, и долгое время прятала от нас своего возлюбленного. Бывало, придешь к ней неожиданно и знаешь, что постоялец дома, тем более, что лицо его только что мелькнуло в окне, но он так и не спустится вниз со второго этажа, не выйдет к нам. А сама Лена как на иголках сидит, ждет, не дождется, когда мы уйдем.

Но мы все-таки знали, каков ее возлюбленный. Видели мы не раз, как выходил он из дома Лены. Шел, вышагивая, как журавль на своих длинных ногах, помахивая портфельчиком. Черные волосы его были подстрижены ежиком, что придавало ему мальчишеский вид, впрочем, он и был моложе Лены года на четыре, ей к тому времени сравнялось тридцать.

Видно и в самом деле крепко прикипела она сердцем к своему синеглазому постояльцу, потому что когда кончился срок его командировки, и он уехал на свою Магнитку, Лена неожиданно для всех сорвалась с места. Она продала дом, корову, взяла с собой сынишку и отправилась вслед за возлюбленным. Бабка была очень недовольна ее решением:

– Дуришь ты, Ленка, – говорила она, – хахаль смотался, и ты за ним вслед. Вся в тятеньку родимого… Тот тоже, как бывало, приглянется какая краля, готов был на край света бежать за ее подолом, даром, что куча робят была…

– Не тебе бы, мама, корить меня. Сама знаешь, не своей волей я за Ивана пошла. Да и много ли радости-то я от него видела?

– Ну, то другой разговор… А пошто дом продала? Отдала, почитай, что задаром. Был бы свой дом, все была бы какая-никакая опора. Захотела вернуться, вот он твой, пожалуйста, заходи и живи… А там намаешься по углам. Да и народ там известно какой: за копейку в церкви пукнет…

– Не могу я, мама, оставаться тут… В тягости я…

– Ох, Ленка, ты Ленка! – оторопев, говорила бабушка и скорбно покачивала головой. – А ты подумала, как он тебя встретит? Этого привезешь, да еще народится…

– А, где наша не пропадала! – беспечно махнула рукой Лена. – Что же ты, мама, думаешь, я так и буду всю жизнь одна, что ли? Ведь мне только тридцать лет, а сколько было, когда овдовела?

Лена уехала, и около года от нее не было никаких вестей, потом прислала письмо с адресом. Я как раз окончила среднюю школу и подала заявление в Пермское педагогическое училище, получила уведомление, что принята. До начала занятий оставалось еще недели две, и бабушка упросила меня наведаться к Лене («Там тебе до нее рукой подать!») и узнать о ее житье-бытье. Я согласилась. По Горнозаводской железной дороге я доехала до Златоуста, а там добралась и до горы Магнитной, где в партии изыскателей работала Лена.

Изыскатели жили в небольшом поселке, несколько землянок да десятка два палаток, застроившихся в ряд, составляли его единственную улицу. В конце ее, возле магазина (хотя название это мало подходило к полуразвалившейся хибаре) толпился народ. Я уже подумывала, у кого бы мне спросить о Лене, где она живет, как увидела идущую мне навстречу женщину среднего роста, плотной комплекции. Концы ее платка были завязаны под подбородком. Она шла, низко опустив голову, и, поравнявшись, лишь мельком взглянула на меня.

– Лена! – вскрикнула я, узнав в женщине нашу Лену, схватила ее за руку.

Она изумленно посмотрела на меня, точно я появилась с того света, и вдруг, обхватив меня руками, вся затряслась от рыданий…

– Нина! Да ты что? Да ты откуда?

– Повидаться приехала… А ты что, не рада?

– Да не мели-ка ты, чего не надо. Еще как рада-то, пойдем ко мне…

Она подвела меня к землянке с двухскатной, высокой крышей и сказала:

– Вот здесь мы и живем!

По широким ступеням, вырубленным в земле, мы спустились вниз и, открыв дверь, очутились в просторных сенях, куда свет проникал через окно под самой крышей. Помещение это, по словам Лены, служило конторой прорабства. Здесь по утрам собирались рабочие для получения нарядов, и здесь же оставляли они после работы инструменты: ломы, топоры, лопаты, рейки.