Александр Цыпкин - О любви. Истории и рассказы

Моя мама Тоня родилась в Хакасии в 1918 году. Ее отец, Василий, гренадер царского полка четырнадцатой роты, прошел Первую мировую. В двадцатом году умер от тифа. Вдова, моя бабка Ольга, с тремя дочками снова вышла замуж за Евдокима Бугаева. Жили в селе Береш.

У Евдокима было три брата. Нищета! Большевики раздали землю, и трудолюбивые братья пахали не щадя живота своего. К концу двадцатых годов разбогатели. Построили дома с общим подворьем, мельницу. Тех, кто успешно работал и строил счастливую жизнь, стали называть кулаками. Пришедшая власть большевиков разрушала благополучие именно этих тружеников, отбирая нажитое и сгоняя в колхозы вместе с лодырями, которые только и могли жить наемным трудом у кулаков. Наступала коллективизация, страшная в своей жестокости. Налоги, продразверстка лишали возможности жить нормально. У несогласных с властью отбирали имущество, зерно, скот, отправляли семьями в ссылку. Моя мама любила учиться, но ее гнали из школы. Дети дразнили: «Кулацкая вошь, куда ползешь!» Она закончила всего четыре класса.

Бугаевы боялись, не остановится ли возле дома ночной воронок. Однажды поздней ночью в окно тихо постучали. Евдоким вышел. Комсомольский активист, бывший работник Евдокима, предупредил: «Беги, дядя Евдоким, куда подалече, утром за вами приедут!»

Споро собрались, разбудили детей, запрягли лошадей, погрузили что могли и теплой лунной ночкой покинули дом родной. Поехали тайгой к дальней родне с двумя сыновьями Евдокима, Тоней и двухлетней Ниной. Добрались до поселка, где был золотоизвлекательный завод. Евдоким устроился рудовозом. Поселили на чердаке. Зимой дали комнатку в бараке. Убогое пристанище и скудная еда – хлеб с горчицей! – вот что пришлось испытать моим родным-изгнанникам. Но они не сдавались! Евдоким с сыновьями, дождавшись лета, ездили в тайгу на промысел. Ольга оставалась с дочками. Ходила по домам начальства – работала за еду, дожидаясь кормильцев, заготавливающих кедровых орехи, грибы, ягоды, рыбу, шкурки песцов, куниц, соболей, норок… Выскочили из нищеты! Купили полдомика и корову пополам с соседями. Полегчало!

Пришло Тонино время работать. Устроилась нянькой к директору магазина. Добрый хакас справил ей одежду, обучил грамоте, работе в торговле. Потом Тоню взяли уборщицей в столовую. Немного поработав, скромная, услужливая и работящая девушка стала официанткой, потом буфетчицей. Всегда ходила с красиво уложенными в прическу медово-золотистыми волосами и в белых парусиновых туфлях, начищенных мелом.

Перед войной познакомилась с Сашей Харламовым. Он был бухгалтером на заводе. Ходил в костюме и рубашке с галстуком, в модном кепи. Обедал в столовой, где работала мама, и стал провожать ее домой. Они полюбили друг друга, и Тоня ушла жить к Саше. У него была комната в бараке.

– Какая ты красивая – как Венера!

– Наша фельдшерица, татарка?

– Нет! Статуя в музее Ленинграда.

– Ну ладно, если статуя!

Саша тихонько смеялся:

– Рыженькая моя, я же люблю тебя!

Он приехал с Дона. Есть брат, старший лейтенант, и сестра в Ленинграде. Саша был предприимчивым, бывая в командировках на приисках, возил старателям вещи и продукты, они расплачивались с ним шкурками ценных зверушек. Справил себе и Тоне добротную одежду, помогал Евдокиму с Ольгой.

Когда Тоня забеременела, огорчился:

– Милая моя, нам нельзя детей! Ты пойми, скоро война! Я уеду на фронт, кто тебе поможет?!!

Тоня шла на аборт в слезах. Тихонько скулила, давя рыдания. Было невыносимо тошно!

Вдруг услышала позади топот. Знакомые руки обняли ее. Саша!

– Тосенька, пойдем домой! Я встретил старую цыганку, она сказала: «У тебя родится дочь на лунной дорожке в день Успения праведной Анны, матери Пресвятой Богородицы. Назовете ее в честь Фотины, проповедницы Христа!»

Я родилась как нагадала цыганка.

Началась война, отца отправили в Тюменское пехотное училище, потом лейтенантом – на фронт. Он был ранен в августе сорок второго и попал в плен возле родного Дона, на подступах к Сталинграду. Считался без вести пропавшим. И выжил в аду концлагерей, пока не освободили американцы. Друг говорил отцу: «Поедем во Францию, там мой дядя, дома нас пятьдесят восьмая ждет», – тот не послушался и попал на поселение в Печору.

Мама не дождалась отца. В сорок шестом вышла замуж за главного энергетика Петра Левого. Мы уехали в Башкирию. В сорок седьмом году появился отец. Мама плакала! Он обещал, что устроится, приедет за нами.

Мы встретились с ним в солнечный апрельский день. Гуляли, я грызла кусок сахара, подаренный отцом. Он носил меня на руках.

– Светик мой, я приеду и увезу вас туда, где виноград и нет зимы.

– А что такое виноград? А как без зимы кататься на санках?

Отец смеялся и целовал меня. А потом подъехала машина. Я помню его лицо – похож на Марка Бернеса, белые волосы, черные брови. Отец рывком взлетел в кузов и глядел на меня, подняв руку, пока машина не скрылась.

Он не вернулся. Мама рассказала мне о нем через шестьдесят лет. Плакала:

– Я ждала его всю жизнь, а он обманул меня. Я любила его!

Я удивилась – мамина жизнь с Левым была для меня примером счастливых любящих родителей, наполненная добротой, уважением и взаимопониманием.

Я стала разыскивать отца, писала всюду. «Он сбежал, не вернувшись ИЗ КОМАНДИРОВКИ (!!!), это для меня равносильно полету в космос!» – писал мне из общества «Мемориал» бывший политзаключенный.

Только в 2000-х годах я восполнила белые пятна этой истории. Отец не вернулся в Печору, его искали, и он уехал в Одессу, оттуда во Францию, потом добрался до австралийского Перта. Женился на вдове владельца конезавода, у которой работал. Умер шестидесяти лет в декабре 1971 года. У отца был сын и две дочери его новой жены. Звали там его Александр Алекс.

Я была в Печоре и видела заброшенные лагеря. Полуразрушенные бараки, дыры окон, стены изрезаны надписями фамилий. Я наткнулась на одну, прочитала с трудом – ХАРЛАМОВ и неразборчивое длинное имя.

Родители любили друг друга. Мы с братом всегда это знали. В детстве нам казалось, что наша мама – настоящая королева, потому что папа относился к ней с абсолютным обожанием. Если она вдруг прилегла днем на часик, чтобы отдохнуть, папа требовал полной тишины от нас, детей, и, не дай бог, если мы, забывшись, начинали галдеть. Когда мы протягивали руки к вазочке с фруктами, он нередко одергивал нас со словами: «Последняя груша – маме! Я завтра куплю еще, и всем хватит».

Из тысячи мелочей, порой непередаваемых словами, была соткана атмосфера нежности и любви к маме, которая от папы распространялась волнами по всем граням нашей жизни.