Ольга Рожнёва - Небесные уроки

В конце коридора малосемейки поселился бомж Славка. Славка пил, но пил тихо, беспокойства никому не доставлял, был безобидный – и его не гнали. Он ухитрился даже притащить и поставить в углу коридора кровать, на которой и ел, и спал.

Анна Ивановна подкармливала его. Сварит обед:

– Слава, давай кастрюльку!

Он тут как тут – кастрюльку протягивает.

И вот как-то он заболел и был при смерти. Анна Ивановна через знакомых, ночью, позвала отца Александра, чтобы причастить умирающего. У отца Александра запасных Святых Даров не оказалось, он пошёл звать другого священника.

Возвращаются они, а возле Славки уже друг-алкоголик сидит, и на табуретке – бутылка водки.

– Ты чего это делаешь?!

– Да друган помирает… Я ему хоть напоследок – водочки…

Не успел напоить…

Два священника долго молились, а потом причастили умирающего. И он выздоровел.

Старица слегла почти за сорок дней до своей смерти – тридцатого января, а отошла в мир иной семнадцатого марта 1998 года. Ей исполнилось почти девяносто лет. Когда родные достали её смертный узелок – в нём лежал монашеский апостольник. Так они узнали о тайном постриге старицы.

Гроб стоял всю ночь в храме, и огромная толпа людей пришла попрощаться с Анной Ивановной. Когда могилку засыпали землёй – неизвестно откуда вдруг слетелась большая голубиная стая, покрывшая могилу сплошным ковром.

Мы поминаем старицу по её мирскому имени – Анна. Что-то Промысл Божий открывает нам, а что-то остаётся закрытым навсегда.

Через некоторое время после кончины она явилась во сне одной знакомой молодой девушке и сказала: «А ведь меня не Анной зовут. Серафимой…»

Господи, Ты веси, как звали рабу Твою Анну в монашестве.

– Ульяшка! Мишка идёт! Я его за версту чую! – Тревожный голос бабки Анисьи сквозь сладкий сон.

Восемнадцатилетняя Ульянка, молодая, крепкая, кубарем скатывается с тёплой уютной печки. Тугая светлая коса бьёт по плечам. Лёгкие, резвые ножки не перебирают ступеньки лестницы – порхают по ним.

За окном идёт снег, вьюжит, ничего не видно сквозь белую пелену – как будущее Ульянки: неразличимо, непонятно. Душа томится предвкушением счастья, а снег – метёт.

Ульяна оглядывает своё хозяйство: чистые горшки и кастрюли, аккуратные половики на светлых половицах, аромат духовитых щей из печи, горящая лампадка в святом углу.

Рывком открывается дверь – и снежный вихрь врывается в теплоту и уют, а с ним – сам, хозяин, муж. Михаил. Как всегда, насупленный, хмурый. В глаза не смотрит. Никогда. Будто не замечает Ульянку. Смотрит на руки, маленькие, ловкие, что наливают горячие щи в большую миску.

– Ещё. Ещё. Хватит. Мясо порежь.

Пообедал, ушёл, не сказал ни слова.

Бабка Анисья жизнь долгую прожила, людей насквозь видит. Подошла, погладила по плечу:

– Что ты, мила дочь? Не горюй! Выдали тебя за мово Мишку, таку молоденьку… Ты это… У них, у Зыковых, у всех – такой характер чижо-о-лый… Не из породы – а в породу… Внук у меня – он так-то ничо… Жить можно… Мой-то Степан дрался. Твой хоть особо не дерётся…

Ульянка вздыхает печально, идёт к образам. Горит лампадка перед иконами, старинная Псалтирь, матушкин подарок, греет душу.

– Боже, милостив буди мне, грешной… Слава Отцу и Сыну и Святому Духу…

Бабушка Анисья внимательно слушает, одобрительно кивает:

– Вот-вот, помолись, девонька, это хорошо, что ты к молитве навыкшая, – она твой век нелёгкий бабий скрасит…

…Годы летят – не догонишь. Дети – один за другим.

– Ульяшка! Кхе – кхе… Мишка идёт! Кхе-кхе… – Кряхтящий, одышливый голос бабки Анисьи вырывает из чуткой дрёмы.

Крепкие ноги тридцатилетней Ульяны ловко перебирают ступени лестницы, быстрые руки заботливо поправляют одеяло: Надюшка, Танечка, посредине меньшой – Феденька. Детишки любимые.

Ужин мужу на стол. Перевернуть бабушку, принести ей напиться. Принести дрова. Поставить тесто. Почистить картошку. Подоить корову. Убрать в конюшне. Затопить баню. Помыть детей. Рассказать им сказку. Сходить с ними в церковь. Вскопать огород. Обед на стол. Какой сегодня день? Весна, лето, осень, зима.

Радость – Надюшка в школу пошла. Скорбь – Феденька тяжело заболел.

В скорби и радости – с молитвой:

– Боже, милостив буди мне, грешной… Спаси, сохрани и помилуй Михаила, болящего отрока Феодора, отроковиц Надежду, Татьяну, тяжко болящую Анисью…

– Мама, а в школе говорят: религия – дурман! Никто не верит в твою религию: ни наша классная, ни пионервожатая, ни директор – никто! Говорят: только отсталые люди верят, потому что они необразованные! Вот у Катьки мама инженер – у них в доме никаких икон нет! Мам, а у тебя сколько классов образование?

Метут снега, звенит капель, яблони набирают цвет. Зорька радуется молодой травке, детишки пьют парное молоко. Все вместе собирают душистые яблоки. Острый запах прелой осенней листвы, пронзительный крик одинокой птицы. И снова вьюга да позёмка…

Бабушка Анисья – только на фото в старинном плюшевом альбоме. Давно схоронили добрую старушку. Рядом в альбоме ещё фотографии: Надя с мужем, Таня с мужем, Феденька в армии, Феденька с невестой Тамарой.

Дети взрослеют, вот и внуки уже пошли. Снега и капель, летний зной и золотой листопад. Вместо старой коровы молодая – тоже Зорька. Заботы в огороде, помощь внукам. Милый родной храм.

Ноги бабки Ульяны не спешат – осторожно нащупывают коварные ступеньки лесенки: в семьдесят лет осторожность не помешает. Снежный вихрь влетает в дом вместе с мрачным хозяином. Михаил вдруг заговаривает с женой – диво дивное…

– Готовься к переезду. Фёдор с Томой переезжают в Подмосковье, к ней на родину. Хотят, чтобы мы дом продали и с ними поехали. Чтобы им денег хватило купить новое жильё…

– А как же сад-огород? Яблоньки? Смородина? А Зорька как же?

– Вот дура баба, ты что – корову с собой потащишь? Иконы твои тоже не повезём… Ты знаешь сколько стоит контейнер заказать?! Туда нужно что-то ценное положить, а не твои иконы! Я сказал: нет!

На новом месте жизнь изменилась – совсем изменилась. В новом доме Ульяне не нужно готовить, нет любимых икон, лампадки, нет Зорьки. В новой жизни нет церкви. Может, и есть где-то далеко – а где, она не знает. Невестка Тамара вежлива, холодна, и бабка Ульяна чувствует, как сильно она мешает новой хозяйке дома.

– Мама, вы хоть под ногами не путайтесь, идите к себе.

– Тома, мамку не обижай!

– Да я её не обижаю, пусть лежит себе отдыхает! Ей уж за семьдесят! Что ей ещё в её возрасте делать – отдыхать…

Бабка Ульяна не верит: она что – уже старая? Как быстро жизнь промелькнула… А ей всё кажется: такая же, как раньше. Душа-то – она не старится. Душа у неё всё та же, что была у юной Ульянки с тугой толстой косой и резвыми ножками. Тело только подводит. Оболочка земная. Хочется, как раньше побежать – а ноги еле ковыляют. Хочется полюбоваться закатом, а глаза не видят – в зоркие глазоньки словно песок насыпали. Комнату ей невестка выделила – закуток тёмный, без света, без окна: шкаф и кровать. Плохо жить в комнате без окна – как в тюрьме. Невестка утешает: