Ольга Рожнёва - Небесные уроки

Сидящая сзади девушка громко спросила:

– А монастырь мужской или женский?

– Женский.

Спереди насмешливый мужской бас прокомментировал:

– Девушку, пожалуйста, отвезите в мужской, а нас с Колей женский впо-о-лне устроит! А монашки там красивые? Они обрадуются мужчинам в самом расцвете сил?

Марина почувствовала, как кровь приливает к щекам. Ей захотелось сказать что-то этим молодым людям, чтобы пропало их игривое настроение, чтобы они хотя бы попробовали ощутить благодать этих мест. Хотела сказать, что даже просто ехать здесь нужно с молитвой. Но смолчала. Посмотрела на дочку – Катюша нахмурилась, видимо, ей тоже не понравилась глумливая насмешка молодых людей.

Девушка сзади не унималась:

– А кто такая Магдалина?

Регина опять улыбнулась профессиональной широкой улыбкой, демонстрируя свои крупные зубы, и ответила:

– Монашки – обязательно красивые! А Магдалина – разве вы не знаете? Это женщина Христа!

Марина вспыхнула. Оглянулась по сторонам – пассажиры автобуса улыбались, молодые люди впереди смеялись. Марина стала подниматься с сиденья, чтобы сказать – она не знала что скажет, знала только, что должна, обязана как-то прекратить этот смех, эти улыбки, опровергнуть эту хулу на Господа.

Внезапно она услышала звенящий голосок дочери:

– Не смейте! Не смейте в моём присутствии так говорить! Я вам не позволю! Мария Магдалина – это мироносица, это ученица Господа нашего Иисуса Христа! Вот она кто!

Катя стояла, выпрямившись во весь рост, и обводила всех смеющихся таким властным взглядом, что смех мгновенно стих. Никто не посмел возразить девушке, такая сила и власть были в этот момент в её словах и взгляде.

Регина стушевалась, прекратила улыбаться и села на место. Замолчали и молодые люди.

Катя постояла ещё минуту и села. В автобусе воцарилась полная тишина. Был слышен только шорох колёс о шоссе и движение воздуха, рассекаемого плавным ходом автобуса.

Марина взяла руку дочери в свои руки: она немного дрожала. Марина подвинулась и обняла Катюшу, та прижалась к матери, потом положила голову ей на плечо. Когда Марина уже почти успокоилась, Катя тихо сказала ей на ухо:

– Мам, знаешь, мы вернёмся домой – и снова вместе в храм сходим! Ты не думай – я всё помню: и Рождество, и лампадки, и как мы с тобой причащались – всё! Не знаю, почему мне не хотелось ходить с тобой так долго… Какое-то прям помрачение… А вот сейчас, когда сказала им всё, что думаю, как-то сразу поняла: я верю по-прежнему! Знаешь, как будто туман какой-то в голове рассеялся – и всё стало ясно!

Марина подумала про себя: «Это потому, доченька, что ты исповедала Господа нашего Иисуса Христа. И сделала это смелее, чем могла бы я сама…»

Так она подумала, а вслух сказала:

– Конечно, снова вместе будем ходить!

Регина опять начала что-то громко рассказывать, а пассажиры – переговариваться между собой. Автобус мчался вперёд, на Святую Землю, а Марина с дочкой так и сидели, крепко держась за руки.

Василий Коноплёв колебался. Всегда такой уверенный и рассудительный, настоящий столп верных, он сейчас пребывал в сомнениях. Хорошо, что эти сомнения очень скоро разрешатся. Совсем скоро – завтрашним утром. Если разрешатся не так, как ожидалось, значит, всё, чем он жил до сих пор – неправильно. И нужно всё перечёркивать и начинать жизнь сначала. Только сильный может признать свои ошибки. Не виляя, честно, без самооправданий. Сможет ли он? Найдёт ли силы?

Но не будем забегать вперёд.

В выселке Ильинском, в медвежьем глухом углу огромной Пермской губернии, в версте от Белой горы, толковали не о земном – рассуждали о небесном. В распахнутое окно просторной избы заглядывал тёплый солнечный луч, гулял по чистым половицам, покрытым домоткаными половиками, перебегал с тёмных ликов древних икон в красном углу на старинные книги – Псалтирь, Часослов, Минею.

В избе на больших, основательных лавках устроилось много народу: степенные мужики с окладистыми бородами разного возраста внимательно слушали чтеца. В руках – кожаные чётки-лестовки, по келейному правилу каждый из них аж по десять лестовок за день обычно исполнял, иные – и больше, по усердию. Да с поклонами – земными и поясными. По лестовке и за неисправленные души молились – по три поклона земных за каждую.

Наконец чтение на рассуд поучительного повествования из рукописного сборника старых лет закончилось, и мужики дружно, не перебивая, принялись обсуждать услышанное и поочерёдно наставлять друг друга в духовной жизни. Прерогатива в наставлениях принадлежала, однако, начётчику, главе старообрядцев беспоповского толка Василию Коноплёву.

Василий был человеком незаурядным. На десятом году он выучился грамоте, молился с беспоповцами, со стариками и простолюдинами. Когда стал приходить в возраст, полюбил читать Божественное Писание. Все свободное время отдавал чтению книг, покупал их или просил у других для прочтения.

И постепенно стала разгораться в нём ревность подвига. Ночами часто вставал на молитву перед иконами Господа Вседержителя и Пречистой Богородицы и молился усердно, горячо, со слезами. Просил Господа: «Господи, открой мои очи, дай разуметь путь спасения! Скажи мне путь, каким мне идти, научи творить волю Твою!» И в такой заботе он пребывал долгое время. Потому и не женился – чтобы не было препятствий к рассмотрению истинного пути.

Этим жарким, грозящим засухой летом 1893 года Василию Коноплеву исполнилось только тридцать пять лет. В тёмных прядях его волос, как и в аккуратной бороде, не видно было ни одного седого волоска. Правильные черты лица, выразительные большие тёмные глаза, внимательный умный взгляд притягивали к себе внимание. Когда же Василий начинал говорить, речь его была так толкова и рассудительна, что всем становилось понятно: Сам Господь даровал ему дар убеждения, дар вести за собой.

И потому, несмотря на молодость, старообрядцы Осинского уезда, чьи многочисленные скиты и кельи раскинулись рядом с Белой горой, видели в нём главу и наставника. Если б попов здесь признавали – Коноплёв бы точно попом стал. Но не признавали.

После чтения на рассуд старообрядцы не расходились. Всех ожидала общинная, соборная трапеза – щедрая, достаточная. Хозяйства у старообрядцев были справные, как говорится, тугие. Если трудиться с душой да вино не пить – Господь всё посылает. Славились пчеловодством. У самого Василия пасека изрядная и знатный мёд…

Сели за стол. Достали каждый свою «соборную» чашку, полотенце. После трапезы чашку в полотенце каждый завернёт и с собой унесёт. Василию нравился строгий, давно заведённый ритм, нравились чин и порядок. Душа любила. Во всём порядок должен быть – это хорошо и Господу приятно. У Него ведь тоже – стройные чины ангелов и архангелов… И все стройно поют, а не вразнобой…