Евгений Филенко - Мухосранские хроники (сборник)

Да что я вам объясняю – вы и сами, наверное, знаете, что не было большей фантастики, чем социалистический реализм. Образованный первый секретарь обкома, добрый председатель вэ-че-ка… Что же до этих господ… – Кармазин кивнул в сторону афиши. – Вымысел как самоцель. Параноидальная жанровая заданность, скрупулезное следование невесть кем установленным правилам игры. Все это неминуемо ведет к выхолащиванию содержания в угоду форме. Развлекаловка, наркотик…

– Молодежи нравится, – осторожно сказал Вергилин.

– Молодежи нравится много безобразных вещей. Эта жуткая музыка, эти несусветные обычаи, пирсинг-шмирсинг, клубняк-шлубняк… – Кармазин прервал свое брюзжание на полуслове, внезапно испытав отвращение к самому себе. – Наверное, я слишком строг, – сказал он тихим голосом. – Просто нынче у меня творческий кризис, вот я и ворчу, как пенсионер.

Вергилин проследил за направлением его взгляда.

– Это дневное кафе «Эсмеральда», – сказал он. – До восемнадцати часов здесь подают исключительно кофе, мороженое и выпечку. А после восемнадцати…

– …оно преображается в ночной ресторан «Квазимодо», – саркастически закончил Кармазин.

– Мы можем зайти и выпить кофе, – терпеливо произнес Вергилин.

Возле прозрачной стены «Эсмеральды» за столиком сидела девушка, склонив аккуратную головку с увязанными в высокий жгут соломенными волосами над книгой в зеленой обложке. Поравнявшись с кафе, Кармазин различил заглавие – «Живое и мертвое в индийской философии». Он ужаснулся. Затем поглядел на девушку и почувствовал себя старым.

– Вы знаете, что Кисе Воробьянинову было пятьдесят два года? – спросил он. – Всего пятьдесят два. В этом возрасте в космос летают! В постановках его принято изображать ветхим маразматиком, которому самое место на свалке истории. Между тем, даже по описанию это полный сил, цветущий мужик, громадного, к слову, роста. А вокруг него вьется мелким бесом поганенький вороватый еврейчик – Остап Бендер…

– Знавал я одного Бендера, – сказал Вергилин. – Имя его было Харитон Бекбулатович, а мелким бесом назвать было затруднительно. Весил он без малого один берковец, что эквивалентно десяти пудам. Или вот еще, к примеру: направили меня лет двадцать тому назад в командировку в город Бендеры, так не поверите, но за две недели я не повстречал ни одного человека по фамилии Бендер, хотя представителей упомянутой вами национальности было предостаточно, и не все они, увы, отличались благонравием. Да что там! Как раз перед моим прибытием был уволен за злоупотребления главный инженер завода, хотя фамилия его была вполне себе Иванов.

– Гав, – сказал Рони, которого никто ни о чем, в общем, и не спрашивал.

– Тут мне задали вопрос, – говорил молодой, внушающий доверие писатель-фантаст по имени Бластер Кузьмич Лохнесский-Чудовищев на встрече с читателями. – Возможно ли взаимопонимание между нами и представителями иной цивилизации? Что на это сказать? Я не разделяю пессимизма некоторых ученых и уверенно заявляю: возможно! Пусть мы и они прошли разные эволюционные пути, пусть они будут похожи на осьминогов, на мыслящий лишайник… но и мы и они возникли в одной и той же вселенной, где действуют общие для всех законы природы. И у нас всегда будет отправная точка для наведения мостов. Пусть прилетают! – заканчивал он под аплодисменты воспрявшей духом аудитории Дома культуры ветеранов труда и отдыха имени Цыбули. – Мы найдем, о чем побеседовать!

Встреча завершилась поздним вечером. К тому же, зарядил серый занудливый дождик. Бластер Кузьмич не выдержал зябкого бдения на автобусной остановке и двинулся по слякотному Дачному проспекту в направлении своего дома, попутно размышляя на темы волнующие и возвышенные. Ему нравилось вот так попросту решать насущные общечеловеческие проблемы под стук собственных каблуков.

В это же примерно время на задворках давно закрытой пивной точки «Чижик-пыжик», к которой избранным маршрутом приближался Лохнесский-Чудовищев, совершил мягкую посадку в лопухи космический корабль инопланетного происхождения. Ввиду некоторых особенностей технического прогресса иного разума он имел разительное сходство с телефонной будкой, верхние стекла каковой были побиты, трубка таксофона срезана, а на двери с наружной стороны кропотливо процарапано неприличное слово. Из аппарата на поверхность нашей планеты ступил космодипломат высшего класса Рицепед Верзибуп. Он был облачен в парадный костюм, подобающий торжественному событию: просторные брезентовые штаны бежевого цвета, непринужденно заправленные в кирзовые сапоги, болоньевую с прорехами на локтях и масляными пятнами повсеместно куртку, из-под которой торчали полы ветхого пиджака, а также в бурую кепку козырьком влево. Внешность Верзибупа заблаговременно была приведена в полное соответствие канонам дипломатического протокола: на подбородке кустилась пегая трехдневная щетина, под левым глазом цвел развод в радужных тонах, на правой руке красовалась приветственная надпись «Не забуду мать родную!», что в переводе на земные языки означало: «Салют братьям по разуму!»

Почтительно покачиваясь на ходу, Рицепед Верзибуп двинулся навстречу Бластеру Кузьмичу. Далее последовала обычная для галактики церемония установления контакта между разумными существами. Изысканным жестом сграбастав писателя за рукав, что символизировало предельную степень доверия к собеседнику, Рицепед провозгласил:

– Уважаемый незнакомец! Я прибыл из иных миров, чтобы передать вам дружеское послание от галактического союза цивилизаций!

Однако в силу языкового барьера его речь прозвучала для уха оцепеневшего фантаста следующим образом:

– Мужик, дай пятьдесят карбованцев до получки, душа горит, спасу нет!

Лохнесский пролепетал неверными губами:

– У меня… н-нет с собой… я кошелек оставил дома… если х-хотите, сейчас сбегаю, принесу…

В переводе на инопланетный его слова означали: «Глубокоуважаемый пришелец! Наша цивилизация не нуждается в вашей дружбе, ибо в обозримом будущем мы не намерены с кем-либо вступать в контакт». Тут опешил и бывалый космодипломат. В его обширной практике не случалось еще добровольного отказа присоединиться ко вселенскому содружеству. Тем не менее, стараясь не терять лица, он задал учтивый вопрос:

– Чем вызвана столь категоричная позиция вашей разумной расы?

Лохнесский же Чудовищев услышал:

– А в морду хошь?

– Что вы, разве можно так?.. – захлопотал он. – Я ведь по-хорошему… со всем уважением… У меня правда ничего нет… Вот только часы… – трясущимися пальцами он потянул застежку браслета нехитрой своей «Электроники».