Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)

Эти краткие сведения – в отношении социального происхождения названных людей – противоречивы на поверку, никак не увязываются с тем, что произошло в 1938-ом году с прадедом. – Не сын простой служанки подвергся тогда сталинским репрессиям, но, по моим умозаключениям, сын дворянки. Ну а кто же тогда и с какой целью солгал, рассказывая маме небывальщину касательно социального происхождения прадеда и его матери? Лично я думаю, под влиянием самое главное органов тогда НКВД, старшие родственники моей мамы рассказали ей данную выдумку, – от страха, как за свою, так и за её судьбу. И мама, по моим понятиям, была в полном неведении – кто она была по происхождению по линии отца своего. Родные братья её, дяди мои, младше моей матери по возрасту, тоже находились в таком же неведении.

Святая ложь помогла и, не имея никаких – в данном понимании – сомнений в душе и противоречий, мама и мой старший дядя – Валентин (о втором, младшем, Юрии, – скажу отдельно, чуть ниже) были достаточно хорошими в советское время советскими людьми. Работая на заводах (мама, можно сказать, всю жизнь проработала на одном и том же заводе, её брат, Валентин, – точно также, на другом), они имели награды, в том числе и правительственные, за свой подлинно добросовестный, долговременный труд на одном и том же предприятии; например, маму награждали за этот труд – в самом Кремле, в начале 80-ых годов, кажется.

Юрий – теперь о нём – был бы, наверно, тоже таким же, как его сестра и брат, если бы не пожизненная любовь к алкоголю, которая, как водится, делает из каждого человека – не человека, то есть, по меньшей мере, дурака и лодыря. Впрочем, ради денег дядя работал, как мог, до конца своих дней там, где его терпели, – работал до 62-ух лет…

Отклонившись не очень намного от своего прямого повествования, вернусь вновь к нему; при этом опять необходима небольшая предыстория. Итак, прадед мой, как я уже сказал, купил небольшой дом в Московской области, в деревне Богачёво. Покупка данная была сделана им примерно в 1927-ом году. Вселившись далее в него, в дом, с вышеупомянутой частью своей семьи, прадед почти тут же, с помощью нанятых работников, начал строить новый, крупнее купленного, дом. Который, впрочем, стоит и сейчас, то есть, вот уже более 80-ти лет. Дед мой, движимый сыновним чувством, а также отдавая долг благодарности отцу за комнату в Сиротском переулке, в то же время, воспитанный уже далеко не по-дворянски, помогал, как мог плотникам в строительстве дома. На всю жизнь ему, деду моему, запомнились тогда пильщики брёвен в длину; пилившие их вручную длинномерной двуручной пилой, для получения обычно досок нужной длины, ширины и толщины.

«Всё без разбору надо есть, как «пильщики»!» – Нет-нет, да и говаривал он мне, в какой-то степени всегдашнему малоежке и сладкоежке. Вероятно, сразу же проявив интерес – в отношении «пильщиков» – кто они такие? – я получил от деда полное представление о них, о тех – в 20-ые годы, 20-го века – трудовых богатырях, канувших, как говорится, в лету со своей профессией, – с изобретением такого механизма, как пилорама.

Продолжу. По окончании строительства дома, прадед мой с женой Натальей Антиповной, с дочерью Марусей и сыном Владимиром перешли жить в него, в этот новый дом. А дом старый, оставшийся от предыдущих хозяев, был сломан за ненадобностью.

Итак, лето предположительно 1955-го года, деревня Богачёво. Как-то проснувшись после дневного своего сна, а уложили меня спать в сенях, уточню, в нашей части дома (в другой части к тому времени уже проживали соседи, – проживали постоянно; впрочем, я ещё успею рассказать о них), я почти тут же ощутил вокруг себя непривычную пустоту. Было тихо. За сенным окном светило неяркое уже, не дневное, но ещё и не вечернее, солнце.

– Мам! – позвал я (было воскресенье, и мама, укладывавшая меня, должна была быть где-то тут, рядом). Ответа не было. – Мам! – повторил я встревожено. На мой зов из избы, опять скажу, в нашей части дома, вышла прабабушка, Наталья Антиповна.

– А где мама и баба Клава? – спросил я.

– Они пошли в лес за шишками, – успокоила прабабушка. – Шишки принесут, самовар поставим, да чай пить станем, – подойдя ко мне, ещё сказала она.

Действительно. Взрослые близкие частенько похаживали в ближайший лесок за сосновыми и еловыми шишками для самовара. Даже сама прабабушка ходила за этим делом. Скорее всего, она же сама, как местный, деревенский житель, и приучила, в частности, сноху свою и внучку к этому, как я вскоре узнал сам, лёгкому и весёлому занятию. Хорошо поняв моё детское душевное состояние, прабабушка взяла стул и подсела к моей постели.

– Пока нет их, ну-ка, я тебе песню спою, – долго не думая, сказала она.

Я безмолвно подчинился. И запомнил пение своей прабабушки на всю жизнь. Можно сказать, то был маленький, вокально-сольный концерт, который дала мне прабабушка, занимавшая меня до прихода более близких для меня людей, – мамы и бабушки. Из четырёх песен, которые она, прабабушка, спела, – две из них, не знакомые мне и тогда, я никогда больше в жизни не слышал. Две другие же песни, напротив, я слышал в дальнейшем много, много раз, исполняемые самодеятельно или профессионально, и, конечно, уже не прабабушкой.

«Пё-ё-ё-ётр Па-а-вел не поро-о-о-чный», – начала она не громким, неспешным, проникновенным, имевшим достаточно хороший музыкальный слух, голосом. К сожалению, дальнейший текст песни, однажды в жизни услышанной мной, я совершенно не помню. Но вот мелодию я запомнил очень хорошо. Как я теперь понимаю, то была религиозная песня. Вторая песня, исполненная прабабушкой, была уже, так сказать, – мирская. Если точнее, то она, песня эта, относилась к жанру песен – баллад. Ни мелодия, ни текст последней – у меня как-то не запечатлелись в памяти. Помню лишь только один смысл её, этой песни – баллады. Который был следующим.

В канун первой русской революции 1905-го года происходил жестокий разгон демонстрантов силами, в частности, царской армии. Взирая на происходившее, на деревьях и крышах домов сидели мальчики-подростки; и некоторые из них были не просто молчаливыми зеваками, а смелыми, шумными, так скажу, «болельщиками» демонстрантов. Один, очевидно, озверевший офицер, командовавший подразделением, занимавшимся таким разгоном, заметив на дереве одного такого «болельщика», приказал одному из своих солдат «снять» его пулей с дерева. Солдат бессловесно выполнил приказ: прицелился точно и «снял» мальчика с дерева… Мальчик, помнится, был убит пулей наповал. Третья песня прабабушки, точное название которой я не знаю до сих пор (впрочем, это опять не суть важно), была такая: «Трансва – аль, Трансва – аль, звезда – а моя», – пела прабабушка…

И последняя, четвёртая песня, знакомая мне уже тогда, была «Бродяга»