Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)

Поднимаясь вверх достаточно высоко (мальчишка, видимо, сильно старался), диск приземлялся почти там же, откуда был запущен – заброшен. Очень быстро мне надоело данное зрелище, я перестал провожать взглядом очередные запуски диска и, можно сказать, сразу поплатился. Опять начав баловаться, я представил себя наездником, а лошадью – забор, на котором я сидел верхом. Каблуками ботинок, принявшись весело понукать «лошадь», при этом для равновесия удерживаясь руками за забор, я вдруг почувствовал хлёсткий удар по голове, сверху вниз, от которого едва не свалился. Тут же осторожно пощупав рукой ушибленное место, а оно было, уточню, над левым ухом, я почувствовал что-то мокрое на ладони. Этим мокрым, конечно, оказалась кровь, которая отпечаталась на моей ладони. Подобру-поздорову спустившись с забора на землю, я также осторожно снял с головы «шлем» танкиста или лётчика. Шерстяная материя «шлема» была в том месте насквозь пропитана кровью. Ребята – зрители, видевшие как диск (от катушки киноленты), который раз взлетев вверх довольно высоко, пущенный рукой этого «безымянного мальчишки», – пущенный умышленно – нечаянно ли не расчётливо, – падая, опустился мне на голову, обступили меня. Подошёл ко мне и этот, нанёсший мне травму. Вместе со всеми разглядев мою травму, которая, так скажу, по кровевыделению, хоть и была довольно впечатляющей, но, в общем-то, не страшной: произошло только не очень глубокое рассечение кожи головы: «шлем» танкиста или лётчика спас меня от более сильной травмы, – мальчишка стал просить меня не выдавать его. Я обещал. Вместе с тем, голова моя была занята страшной для меня мыслью: как бы меня мои взрослые близкие не отвели в больницу!.. (Разницы между поликлиникой и больницей – я тогда ещё совсем не понимал; надо ли говорить, когда я бывал у бабы Клавы, – случалось очень часто, что уже и на буднях, – то даже днём я не был, так сказать, брошенным: у себя дома бывал дед, Иван Иванович, работавший на заводе, как я уже говорил, – одну неделю в утреннюю смену, другую – в вечернюю; да и Юрий, дядя мой, учившийся на ту пору (ниже я скажу – где), также бывал дома, – обычно после двух часов пополудни).

– «Ре́бя!» И вы тоже не говорите никому об этом, – попросил и я всех ребят в целом, как один стоявших вокруг меня в растерянности. Ошеломлённый и испуганный случившимся, я поспешил уйти с места, где я получил свою травму. Часа три я пробыл в одиночестве, скрываясь от своих близких, то в одном, то в другом, то в третьем соседних дворах. После чего, я был найден – самое простое, по причине моего долговременного отсутствия – и оказался в руках бабушки, бабы Клавы, и моей матери, пришедших ли с работы – вызванных ли с неё…

Рассмотрев мою травму, нисколько не опасную, уже не кровоточившую, эти двое близких мне людей хотели, как я правильно предположил, отвести меня к врачу всё же, но услышав мой категорический и слёзный протест, отступили, настояв только на обработке моей раны йодом. Ни в какую не согласившись и с этим, я дался им лишь на обработку её марганцовкой, – понятно, раствором последней (йода я боялся тогда ужасно – за его жжение).

Виновника моей травмы я не выдал близким своим, хорошо помню, рассказав им лишь точное происхождение её, травмы, а не кто именно её нанёс мне. Добавлю. Эта совершенно не опасная рана на голове – след от неё (кстати, не обычный: в виде какой-то родинки что ли) – остался также на всю жизнь (как и след от падения мной на рельс правым глазом).

Прошло ещё время. На мой взгляд, послевоенный сумрак жизни начал мало – помалу развеиваться. Вдобавок, возвратился из армии, отслужив срок срочной службы, Валентин (Иванович), сын моего деда, дядя мой. И семья бабы Клавы купила телевизор, который назывался «Темп». Телевизор был крупный, с большим экраном – по тому времени. И «на телевизор», как тогда говорили, к бабе Клаве вначале стали приходить, как родственники её, проживавшие по другим, московским адресам, так даже и некоторые её соседи. Друзья семьи бабы Клавы – дядя Гриша и тётя Нюра Бреевы, – не приходили к ней «на телевизор», ибо, как я знаю, уже не первый год имели тогда свой. Как и прежде, находясь очень часто – а последнее время и подолгу – у бабы Клавы, с ночёвкой или же без неё (правда, ночевал я уже на стульях, приставленных к кровати бабы Клавы и деда, поскольку одно спальное место в их комнате было теперь уже всегда занято, пришедшим из армии дядей), я старался всякий раз смотреть телевизор, – те программы, которые тогда показывали; смотреть, понятно, в то время, когда хозяева могли или желали включить последний.

Вначале, вероятно, я смотрел по телевизору всё подряд; с течением времени я уже стал смотреть только кинофильмы и мультфильмы. Очень часто по телевизору тогда показывали кинофильмы: «Чапаев», «Кортик», «Тайна двух океанов», «Здравствуй, Москва!», «Подвиг разведчика», «Судьба барабанщика», «Мы из Кронштадта» и многие, многие другие; ну а мультфильмы: – «Золотая антилопа», «Аленький цветочек», «Маленький Мук», «Миллион в мешке» и другие.

Телевидение тогда было, как известно, чёрно-белым. Но никому, кого я тогда знал, и в голову не приходило, что оно могло быть каким-то другим, то есть, как уже в 60-ые годы, цветным.

Безусловно, приятное времяпрепровождение у телевизора, – очень быстро стало рождать желание у приходивших к бабе Клаве «на телевизор» – приобрести свой, тем более, что он в ту пору стоил тех денег, я так понимаю, которые были в каждой нормальной и трудовой семье. Вообще я лично не помню, чтобы явление хождения «на телевизор», а такое явление было тогда делом распространённым, – к соседям, родственникам, друзьям, знакомым, – носило уж очень затяжной характер. Например, наша именно семья, опять скажу, приобрела в том же 1956-ом году, несколькими месяцами позже семьи бабы Клавы, телевизор свой, который назывался «КВН».

Насмотревшись по телевизору бабы Клавы фильмов, в частности, о Гражданской и Великой Отечественной войнах, мне захотелось однажды проверить на себе действие того «оружия», которое у меня тогда было. А была у меня игрушечная, в принципе пневматическая, двустволка, стрелявшая цилиндрически-круглыми пробками пробкового дерева. Вставивши в выходную часть обоих дул двустволки по пробке, можно было – одновременно двумя или же поодиночке – выстрелить ими на дальность до трёх – четырёх, а то и пяти метров. Два маленьких поршня, находившихся каждый в своём стволе двустволки, создавали работу данного «выстреливания».

Для этой своей проверки, заранее раздобыв где-то стреляную гильзу от боевого оружия (винтовки – карабина – автомата; от чего точно, не помню), я улучил время, когда был совершенно один, в частности, в комнате нашего жилища на Городской улице. Для начала я зарядил двустволку этой гильзой. Сделал я это так: в одно из двух стволов двустволки я опустил до отказа, на самое «дно» эту гильзу (калибр последней легко позволял сделать это); потом я приставил к груди своей двустволку – стволами её к себе; нажав далее на курок, я «выстрелил» гильзой. Одет я был – в верхней части тела – в рубашку, в нижней (части тела), на всякий случай скажу, – в какие-то штаны.