Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)

– А для чего это, баб Люб? – спросил я, указывая взглядом на предмет своего вопроса.

– Для чего? – Медку собрать надо, – ответила баба Люба и, взяв в руки ведро, нож и ещё один предмет, который назывался, как я потом узнал, – дымарь, вышла на улицу.

Испытывая новое любопытство, я пошёл за ней.

– Ты зачем это? В дом иди! Пчёлы – то кусают – знаешь как? – увидев, что я иду за ней, сказала баба Люба.

Я остановился, сделав вид, что послушался. Но через минуту – всё же был в саду – огороде Авдеевых, в котором баба Люба уже начала орудовать около одного из ульев. Заметив меня, она вторично предостерегла: – Держись дальше! Не подходи близко!

Надо ли говорить, что речь бабы Любы была далеко не чёткой, – из-за отсутствия у неё во рту – по крайней мере – почти всех передних зубов. Сколько я её знал (напомню, до двенадцатилетнего возраста моего), я всегда видел такую картину с зубами её. Вставлять их – она, скорее всего, либо ленилась по старости, либо экономила деньги на это дело; ну а жизнь в деревне – вряд ли являлась настоящей тому причиной, поскольку Сказово находилось между ближайшими к нему городами – Серпуховым и Тулой; да и Москва была, как я уже говорил, в нескольких часах езды от этой деревни; незаменимой же в домашнем хозяйстве – она, баба Люба, тоже не была, потому что жила под одной крышей, опять скажу, не одна, а со своим мужем, сыном и снохой. Встав метрах, помнится, в 5-ти – 6-ти от бабы Любы, я стал наблюдать, – как она будет делать это дело, мёд собирать.

Попробовав, как работает дымарь: хорошо выдаёт из себя дым или нет; удовлетворившись его, дымаря, работой, баба Люба напрямую приступила к делу. Отставив дымарь в сторону, она неспешным движением рук сделала из своего странного головного убора, условно скажу, накомарник. Материя, которая лежала на полях головного убора перед тем (уточню сейчас, очень похожего на шляпу от солнца), прикреплённая – эта материя – определёнными своими участками к названным полям, оказалась частой, частой сеткой. На всякий случай, замечу: сетка закрывала всё лицо, весь затылок и всю шею бабы Любы. Затем сняв с улья, около которого стояла она, самую верхнюю часть его, крышу, так сказать, его и опять взяв в руки дымарь, она, баба Люба, стала энергично окуривать им пчёл, целый рой которых «кипел» в улье. После чего, двоюродная бабушка, вновь отставив дымарь в сторону, достала из улья деревянную, квадратной формы рамку, сплошь заполненную сотами с жидким, янтарного цвета мёдом. Взяв в руку нож, она стала вырезать из рамки прямоугольные куски с сотами и складывать их в ведро. Полностью очистив рамку, баба Люба повторила энергичное окуривание открытого улья с пчёлами. Достав из него другую, точно такую же рамку, точно также сплошь заполненную сотами с таким же точно мёдом, она, баба Люба, стала опустошать – с помощью ножа – и её, также складывая прямоугольные куски с сотами в ведро.

С любопытством наблюдая за этим всем, я вдруг почувствовал, что ко мне не на шутку привязались штуки 3–4, а то и больше пчёл. Действительно, ещё не зная, как они кусаются, я попытался вначале поотмахиваться от них, словно от мух. Однако тут же получил от одной из них в полную силу укус в руку. Вскрикнув от боли, преследуемый пчёлами, я поспешил убраться из сада-огорода – во двор Авдеевых. Почувствовав, что этого мало: пчёлы не отставали от меня, – я в диком страхе, почти со всех ног пустился бежать со двора. Вырвавшись на деревенскую улицу, преследуемый пчёлами и тут, я ринулся, сломя голову, во всю мочь, без оглядки бежать по ней.

Со всех ног убегая от пчёл, я так и не смог уверенно оторваться, отвязаться от них. Гнавшие меня пчёлы, злобно жужжа, как будто прилипли к моей спине, задней части шеи и затылку.

Наведя настоящий ужас и как можно дальше отогнав от своего улья, пчёлы одна за одной, на ходу стали крепко жалить меня… Сделав своё дело, пчёлы тут же исчезли. Ну а я, пробежав ещё несколько шагов по инерции, остановился. Глубоко дыша, съёжившись от боли, я осторожно нащупал те места, куда укусили пчёлы. Один укус, так сказать, свежеполученный, пришёлся в верхнюю часть спины – и был не очень болезненный; другой, на этот раз уже очень болезненный, был в шею – со стороны спины; третий укус, точно такой же болезненный, как и предыдущий, был в затылок. Укус, полученный перед этим, в руку, был также болезненный и уже горел, надувшись заметной шишкой.

Словно побитый, я поплёлся назад. Когда я пришёл в дом (идти же в сад-огород Авдеевых мне уж, понятно, не хотелось), баба Люба, на то время закончившая сбор мёда, была дома и растирала – разглаживала руки свои, которые были припухшие то тут, то там.

– Ну что, «Батёк», и тебе попало? – взглянув на меня, сказала она (баба Люба иногда называла меня так; забавное это прозвище, уже тогда знакомое мне, было придумано ей или же кем-то из её домочадцев, конечно, ещё в прошлый приезд бабы Кати и меня к ним в гости). – Покажь, куда.

Я показал; после чего, двоюродная бабушка ловко, очень опытно удалила пчелиные жала, сидевшие во мне большими занозами в местах пчелиных укусов. Баба Катя здесь опять отсутствовала. Где она бывала? Не знаю. Хорошо знаю, что, когда я бывал в Сказово, «нянчилась» со мной, как правило, баба Люба.

Не помню, что я делал дальше в этот день. Ну а на следующий, который был, надо полагать, выходным, состоялся праздничный обед, – по случаю нашего с бабой Катей приезда. За столом были: баба Люба, дед Евдоким, Николай – их сын, жена его (кажется, её звали Валентина) да мы с бабой Катей. Из праздничных блюд, которые были выставлены на столе, были – самое главное – жареная баранина да мёд. Вряд ли лишне будет сказать, что не только мёд был свой, домашний – семьи Авдеевых, но и баранина, – она также была своя.

Об этом было сказано за столом, – кем-то из взрослых. Поняв, что какую-то овцу или барана зарезали, «забили», я решил при первом же удобном случае заглянуть в хлев Авдеевых, дабы глазами своими узреть следы убиения этого, довольно крупного домашнего животного. Забегая вперёд, тут же скажу, что когда я «по горячим следам» заглянул в хлев, ворота которого были очень часто открыты (входом своим хлев имел не дверь, но целые ворота), то увидел, что под потолком его, вроде как, на каких-то железных крючках, висят несколько овечьих шкур, одна из которых была, если можно так сказать, свежая, совсем ещё сырая изнутри. Помнится, вид этой последней шкуры, добавлю, слегка голубоватого цвета изнутри, навёл на меня жуть. И мне было уж не интересно, жутко разыскивать другие следы убиения этого домашнего животного. Обед… Обед был, помимо того, что был он праздничным, ещё и патриархальным по своей сути – характеру. Никогда в жизни своей, – то есть, я хочу сказать – вообще, в целой своей жизни, – я не видел своими глазами, воочию, чтобы люди, сидящие за столом, еду ели из одной посудины. Здесь, в Сказово, в 1956-ом году я это увидел.