Диана Ибрагимова - ТалисМальчик

Женщина снова закивала. Может, теперь действительно включится, начнёт действовать вместо того, чтобы ждать.

Засыпая, Алевтина подумала, что опять слукавила, ведь папа вмешивался трижды: он был категорически против общения с Денисом. И если бы дочь его послушалась, не переживала бы сейчас неприятную историю. А ведь к таким людям, как её отец, всегда следует прислушиваться. Они знают о мире и его законах намного больше, чем заурядности, ничего не достигшие, что отнимают жизнь у детей, не прожив как следует своей.

Алевтине действительно повезло с родителями. Папа явил Але самый первый и ёмкий образ мужчины: он был мужчиной в любых обстоятельствах и в любом окружении. Его любили даже подчинённые, с которыми он был справедлив, хотя всегда требователен и строг.

Мама Даши и Алевтины была классической домохозяйкой, причём домохозяйкой, ухитрившейся начать по-советски, а продолжить по-светски.

Если изначально, пока Даша с Алей были маленькими, мама занималась только семьёй, то теперь – почти исключительно собой. Тогда были домашние кексы, пироги, печенье; теперь – заказанные в ресторане кулинарные изыски, расфасовки кексов, печенья и банки фабричных огурцов. Тогда – по ночам, чтобы сюрпризом – вязаные шапочки, варежки и свитерочки; теперь – походы по бутикам во всё свободное время и во всякую погоду. Тогда – Тургенев и Бальзак; теперь – глянцевые журналы и детективы (ну, не дамские романы, уже хорошо!).

Папа иногда, соскучившись по домашним пирогам, говаривал:

− Лентяйка ты у меня, Маша, стала, не то, что раньше. Но я тебя всё равно люблю.

Мама, улыбаясь заветной улыбкой, раскрывала коробку «Птичьего молока» или какой-нибудь кекс в микроволновке разогревала – одомашнивала как бы, чмокала папу в щёку и убегала к журналам-сериалам. А на следующий день вспоминала старый рецепт и полдня пекла вкуснющий «Наполеон».

Слегка раскрутившись, папа купил маме (по её много лет повторявшейся просьбе) салон красоты. Маме казалось, что это именно то, что ей в жизни нужно для реализации. Они вместе с Дашкой, которая тогда как раз школу заканчивала, начали наводить там порядки. Но маминого запала хватило всего на несколько месяцев, и она сочла работу в салоне скучнейшим занятием, а вот Дашка разгорелась не на шутку, и с семнадцати лет её жизнь связана с бизнесом, делающим людей красивее.

Они вообще с мамой были три подружки. Правда, сейчас остались только две. Мама переметнулась к подружкам постарше – она уже не выдерживала активности дочек.

При всём при этом мама всегда остаётся женщиной и самой лучшей женой. Её не стыдно показать в любом обществе, и готова к показу она будет через пятнадцать минут, да так, будто прихорашивалась с утра.

Секрет прост и никогда не скрывался, особенно от дочерей: женщина настолько тщательно следит за собой, что четверть часа уходит на лёгкий макияж и укладку всегда чистых волос. Остальное и так безупречно.

А дальше – мама блистала на любом рауте. Она всегда знала, что сказать, когда похвалить или сыронизировать, а папа с гордостью демонстрировал свою королеву, за которую не бывало неловко. Все психотехники и энциклопедии этикета будто встроены в маму изначально – от врождённого аристократизма никуда не деться. Как, впрочем, и от быдловской конструкции.

У Дашки так не получалось, но Алевтина унаследовала мамину манеру и часто ловила себя на том, что знает многие вещи на уровне клеточек.

Образ мамы не блек даже с возрастом. Знакомые – расплывшиеся, посеревшие, обабившиеся – не могли понять, зачем на шестом десятке заниматься йогой и так хорошо выглядеть? Смотреть ведь неприятно… на себя в зеркало.

А когда родители шли под руку, они выглядели так, будто папа несёт маму на руках. И такая ассоциация возникала не только у дочерей, но у всех, кто их… видел…

Картинки-воспоминания перестали мелькать, и Аля уснула.

На пляжной палатке красовалась огромная надпись «ПАРАШЮТ». Проходившая мимо увесисто-стройнящаяся дама воскликнула с явным московским говором:

− Па-ра-шЮт! Через Ю! Ха-ха! Это что, чебурек какой-нибудь писал? Совсем с ума посходили! Ха!

Вот тебе и Москва в провинции, да ещё и в Украине! Здесь что, русский лучше знают, чем в Москве? Или самодовольная столица опозориться не боится?

Жена одного папиного знакомого – полная противоположность мамы, – обычная баба, которую удобный муж вовремя забрал с рынка ещё до того, как она там бесповоротно очутилась, рассказывала казусные истории, с рынком же связанные. Эта дама залетала в комнату и, вызывая дрожь хрустальной люстры, сообщала, что торговцы на рынке совершенные хамы и не умеют солить сало. Видите ли, сало само берёт соли столько, сколько ему нужно, и его якобы невозможно пересолить. Но она же видит – не слепая! – что сало у них сплошь покрыто толстенным слоем соли, значит, будет пересоленным! А они ей что-то там рассказывают.

А однажды дама скандалила на рынке после своей первой встречи с баклажанами:

− Гляжу – фрукт какой-то экзотический, никогда такого не видела. Купила килограмм на пробу, отрезала дома – а он никакой. Ну, думаю, наверное, его сырым не едят. Сварила компот…

В общем, потащила она эти баклажаны обратно. И, само собой, тупыми оказались рыночные торговцы. Ну, как можно было ей не сказать, что из баклажанов компот не варится?

Дама с баклажанами – так они её звали в узком кругу после того случая. А ведь это была потомственная москвичка в двенадцатом колене!

Лень стало на Верховую ездить. Да, там размах моря и пляжа больше, и не тесно, но скучно одной. Алевтина неспешно, подустав, наверное, уже отдыхать, добрела до ближайшего пляжа за портом. Ей удалось расположиться у самой воды, спрятав сумку в тени топчана.

Две бабушки – пенсионерки из Донецка и Краматорска – с утра застолбили пластиковые конструкции, поторговавшись по этому поводу со служителем пляжа, по-стариковски любовно называя его Андрюшенькой. В дорогих купальниках, но очень обвислые, пожилые женщины рассказали уже все свои жизни, уложившись в один день. Две жизни за день, то есть одну – за полдня пересказать можно. Неценно как-то.

− Он! Он! Ви-ишь девушка в белом купальнике? Ото я такая в молодости была – гитара!

Кажется, они говорили об Але, но она не стала поднимать голову, чтобы не встретиться взглядом со старостью, мучимой чудесными воспоминаниями молодости.

− Я с Севера как приехала – у меня вся одёжа фирменная была, ипонская: и вельветы, и пальто кожаное у меня было такого цвета… вишнёвого. Я как шла по заводу – все оборачивались – ни у кого такой одёжи не было!.. А когда комнату в общежитии получила, заходит ко мне один такой плечистый. Можно, говорит…проконсультироваться? Так и ходил ко мне полгода, консультировался.