Сергей Каратов - Тайны тринадцатой жизни

– А что, купить хорошие и нужные вещи для семьи, это разве не дело? Это тоже бизнес. На той же машине можно бомбить. Всё денежки.

– Тоже мне бизнесмен нашёлся: соседский огород скупить решил, бомбила.

– А как ты думал? Вложение в землю – залог будущего. Мои дети и внуки будут обеспечены домом и садом. Поди-ка плохо!

– Но это же мелочь. Ты масштабнее мыслить должен, Пихенько.

– А чего я должен голову ломать над тем, чего нет. Вот появились бы бешеные деньги, тогда бы я и задумался.

– Мечта – это одна из важнейших составляющих в нашей жизни. Без мечты человек – прескучнейшая сволочь. Вот, например, ты слышал про фламенко?

– Хохол какой-нибудь? – Пихенько разливает вишнёвку по бокалам. Надо сказать, что Жорж под вишнёвую наливку становился особенно разговорчивым. Лицо его то и дело расплывалось в улыбке, и в такие минуты от него особенно веяло теплотой и отзывчивостью.

– А что ты о нём можешь сказать? – донимает Гарик Закирьянович. Он знает, что Пихенько сейчас начнёт фантазировать.

– Я думаю, что этот Фламенко жил в далёкие времена и отправился путешествовать на корабле. Была при нём одна бандура и ничего другого. Его и на судно-то посадили для того, чтобы в пути моряков веселил своей игрой. Я так однажды ехал на поезде с солдатами. Взяли меня без денег, но условие поставил их капитан, чтобы я полсотни анекдотов рассказал в дороге. Я им такое выдал, что они и после меня ещё день отлёживались от ржачки. Тот капитан мне письмо прислал и просил к ним в часть приехать с концертом.

– Но ты про Фламенко не дорассказал.

– Ах, да. Судно, стало быть, угодило в шторм, да и разбилось около Геркулесовых столбов о каменные рифы. Один Фламенко и уцелел. И бандура его чудом не размокла. Он плыл на обломке мачты, а инструмент над водой держал. Вот он и оказался среди испанцев. С голодухи стал играть и петь, чтобы накормили бедолагу. Да так и приноровился зарабатывать себе игрой и пением. Кантилена ему очень уж удавалась, плавная такая украинская мелодия. А потом видит, что испанцы танцуют проворно, как нагретые тараканы. И он темп изменил. Бойчее стал играть, звонче, напористей. Очень полюбили его игру в народе.

Правда, со временем испанцы его бандуру переделали немного и гитарой назвали, а мелодии, которые Фламенко наяривал, так и назвали его именем – фламенко.

Пихенько собрался уходить с веранды.

– Подожди, но мы не договорили про миллион.

– Вот и скажи, Гарик Закирьянович, что бы ты сам делал с такими деньжищами?

– Издательство бы открыл и книги Смычкина издавал.

– А издательство бы прогорело.

– Но почему?

– Кто же на Смычкина деньги станет тратить?

– Пихенько, ты явно недооцениваешь нашего гуру.

– Ну да, на безлюдье и Фома – боярин.

– Скучный ты человек, Пихенько!

– Пусть я скучный. Но вот ты всё знаешь, скажи тогда, для чего законы вырабатывают в Высокочтимом Выпендрионе?

– Все законы основаны на том, чтобы взыскивать со старокачельцев как можно больше, а платить им, как можно меньше. И вызвано это заботой о своём народонаселении. Вон на Западе платят людям хорошо, так они теперь сильно растолстели, что возникла новая головная боль у руководителей стран: надо бы урезать рацион питания, а народ уже удержать невозможно – толстеют себе и толстеют. Вот чтобы этого не случилось с нашими гражданами, в Высокочтимом Выпендрионе и придумывают законы, сдерживающие наш аппетит.

– А вот скажи, Гарик Закирьянович, боятся ли деньги быть украденными?

– Думаю, что нет. Чего им бояться?

– Сударь, тут ты неправ. Вот ты про клады много чего узнал, а того не просёк, что драгоценности не хотят в дурные руки идти. Богатство оно тоже, как женщина, боится слишком загребущих рук. Сделай вид, что тебе оно не очень-то и нужно, тут клад сам и откроется.

– А что это ты про клады заговорил, Жорж? Тоже моими мечтами заразился? Но я уже стал профессионалом в этом деле, мне только немного удачливости недостаёт.

– Перестань хотеть, тогда и удача подвернётся под руку.

– Но когда уйдут желание и настроение, то и радости от удачи не будет.

– Были бы деньги, а радость и купить можно. Как говорится, без денег – везде худенек.

На другой день, когда вся редакция говорила о предстоящих похоронах Сверчкова, он внезапно появился, как ни в чём не бывало, и услышал заново вспыхнувший спор сотрудников двух соседних отделов о том, кому теперь придётся взять на содержание жену усопшего международника. Сначала он думал, что речь идёт о ком-то другом и всё пытался напрячь память, кто из его коллег успел умереть, пока он слетал за материалом в заграничное государство. Но когда он услышал, что речь идёт о его жене, а он фигурирует в качестве усопшего, то ему стало дурно. На звук падающего тела обернулись сразу несколько человек. Бросились поднимать Сверчкова, стали брызгать воду на лицо. Кому-то тоже стало дурно, но с тем бедолагой обошлось без обморока. Когда, наконец, все пришли в себя и приобрели розовый цвет лица, и заговорили о внезапном и чудесном воскресении международника Сверчкова, то тут же возник вопрос: а кто первым принёс в отдел весть о кончине коллеги? Тут кто-то вспомнил, что весть эту принёс в отдел господин Горшков. Все разом вцепились в него глазами, и взгляды эти были пронзительными и небезобидными. Горшков так и попятился к двери, но Сверчков остановил его твёрдым возгласом:

– Горшков, сознавайся, откуда почерпнул такую информацию?

– Увидел на столе главного, – залепетал коллега по цеху. – В его амбарной книге написано было.

– Пойдём к главному и найдём эту надпись! – предложил юморист Щекоткин.

– Правильно, – поддержали остальные журналисты.

И вот весь отдел отправился в кабинет главного редактора.

Тот принял их настороженно: итак, вся газета была взбудоражена дурной вестью. Все бросились к столу главного и без всяких объяснений стали листать его амбарную книгу. И точно: последняя запись главного действительно гласила о том, что международник Сверчков умер как журналист.

Теперь главный в испуге вжался в кресло и втянул голову в плечи, боясь, что на него обрушится град ударов. Но к его изумлению вдруг весь кабинет стало трясти от смеха собравшихся. Теперь как-то скособочился и поблёк Сверчков, который и подвергся всеобщему осмеянию.

Но вдруг Сверчков воспрял духом и сам пошёл в атаку на главного:

– С чего вы взяли, сударь, что Сверчков умер как журналист! Разве не я привёз пару месяцев назад мировецкий репортаж из горячей точки на Ближнем Востоке? Разве не я месяц назад взял интервью года у самого президента Пакистана? Разве не я… Но ему не дали высказать все свои претензии к руководству газеты.