Сергей Каратов - Тайны тринадцатой жизни

Когда Осе предложили написать рецензии на книги влиятельных старокачельских творцов, через которых он мог бы начать печататься в солидных журналах, он тут же отказался, сославшись на то, что он не птичка тари, которая ищет себе пропитание, ковыряясь в зубах могучих крокодилов. Размышляя над предложением и проклиная всех старокачельских литераторов, Ося пришёл в редакцию и сел за свой столик в дальнем углу помещения, заваленного стопами книг, подшивками газет за многие годы, папками чьих-то отклонённых, но не выброшенных на помойку рукописей. Почти что следом за ним в отдел новостей вошёл журналист Горшков и сообщил, что умер коллега по цеху Сверчков.

Щекоткин, сотрудник соседнего отдела сатиры и юмора, а также завотделом Заглушкин отложили магнитные шахматы и тут же стали засыпать вопросами Горшкова:

– Кто умер?

– Сверчков.

– Быть не может!

– Сам прочитал у главного на столе.

– Некролог что ли?

– Нет, просто запись в его бортовом журнале.

– Ну и дела! – почесал в затылке Заглушкин. Живёт человек, живёт и – бац, как корова языком слизнула.

– Да, хреново придётся его жене, – протянул юморист Щекоткин.

– Ничего, возьмёшь на содержание, – съязвил Горшков. – Не чужая всё-таки…

– На что намекаешь? – взглянул из-под очков Щекоткин.

– На что намекаешь, на что намекаешь, – взмахнул руками заводной Горшков, – а то мы не знаем о твоих закулисных шашнях со Сверчковой. Чего уж теперь скрывать? Бояться некого.

– А я и не боялся Сверчкова.

– Однако же и не выказывал своего отношения к его жене.

– Просто не хотел компрометировать человека. Мы всё-таки друзьями были, пусть земля ему будет пухом.

– Щекоткин, не заливай, – вмешался в разговор завотдела Заглушкин. – Помнишь, как у тебя губы тряслись, когда Сверчков чуть было не догадался о твоём адюльтере с его женой?

– Было, было, – потрепал юмориста по плечу стоящий рядом Горшков.

– Ну и что? Может, и было. – глядя на заоконный осенний пейзаж, с грустью произнёс Щекоткин.

– И всё равно, я бы не хотел, чтобы обо мне говорили. Мало ли отчего умер Сверчков, вдруг он от ревности застрелился.

– От ревности он бы сначала тебя придушил, а уж потом, – многозначительно повертел пальцами Заглушкин.

Уяснив суть разговора, из отдела стали выскальзывать остальные сотрудники. Их буквально распирала услышанная новость, которая с небывалой силой рвалась наружу, на ходу обрастая невероятными подробностями. К концу дня вся Старая Качель уже знала о смерти журналиста-международника Сверчкова и, конечно же, о похождениях его жены с юмористом Щекоткиным, которые якобы и явились причиной гибели любимца читающей публики.

В отделе уже забыли о случившемся, и разговор теперь шёл о необходимости надбавки за знание иностранных языков. Юморист Щекоткин довольно быстро стряхнул со своего лица показную скорбь по сводному брату и вклинился в разговор с подобающим ему весёлым напором. Он брызгал слюной и доказывал, что приплата за европейский язык, как водится, должна составлять 10 % к окладу, за азиатский – 15 %, а за остро наперченный – все 100 %, ибо ничто сегодня так не расходится, как памфлет, полный искрометного юмора и сатиры.

Читатели буквально не мыслят литературы без сарказма и иронии, без смеха, обличающего и оздоравливающего старокачельское общество.

Завотделом промышленности и транспорта Заглушкин давно метил на место спецкора: ответственности никакой, а гонорары будь здоров какие! Много свободного времени. К тому же престиж каков! А если Сверчков умер, то самое время пойти к главному и попроситься на освободившееся место. Наверняка не он один соблазнился данной вакансией.

Приняв для храбрости рюмку коньку, бутылку которого он прятал в сейфе, Заглушкин пошёл к главному редактору. Оказалось, что главный ещё не появился, а в предбаннике, поблизости с его секретаршей, уже выстроилась очередь.

– Да, – подумал про себя Заглушкин. – Вот они стервятники слетелись на освободившуюся должность. А писать-то не умеют. Пыжатся только, изображают из себя первостатейных акул пера, а материалы вялые, беззубые.

Заглушкин каждого сидящего оценивал про себя и диву давался: ну этот-то куда лезет, без году неделю, как в газете появился, а тоже туда же. Пока живёт человек, живёт и надежда. Не хотелось бы, чтобы у моей удачи ноги подкосились.

Но вот в коридоре послышался шум, возник ажиотаж, предвещающий появление главного. И точно! Он влетел быстрой походкой, точно чеканя шаги, прошёл, ни на кого не глядя, в свой кабинет. Секретарша только успела привстать и открыла было рот, чтобы доложить, но он только щелчком дал ей понять, что ждёт её в кабинете.

До него уже дошла весть о смерти Сверчкова, и теперь ему нужны были подробности данного происшествия. Секретарша, женщина тёртая, мгновенно собрала все сплетни, разлетевшиеся по газетному изданию «Старокачельские ведомости», отсеяла ненужное, и в нескольких предложениях изложила суть происходящего.

Только одного важного звена недоставало в её докладе: что именно случилось со Сверчковым. Секретарша не смогла дать вразумительного ответа.

Ай-да Пихенько!

Чита жила своей жизнью, но ей всё время чего-то не хватало для полного счастья. Наладится одна сторона жизни, глядь, а тут опять что-то начало коробить с другой стороны. Не успели социальный вопрос уладить, как тут же возникла проблема межэтническая. На помощь пришла одна единственная умная головушка, которая усмотрела причину всех неурядиц в названии околотка. Это был капитан дальнего плавания Чепуркин, который обзавёлся семьёй в этом краю. Читинцы тут же вспомнили раздоры, связанные с переименованиями Числительной улицы, и ощетинились против новой затеи.

– Нет уж, хватит с нас переименований, – заявили разъярённые жители недавно переименованной улицы. – Снова повально менять все документы, – совсем сбрендить можно!

Чепуркин предложил поискать такое название, которое заведомо обеспечит всему населению околотка безусловное счастье и процветание. Обратились к писателям, преподавателям литературы, филологам и лингвистам – ко всем, кто, так или иначе, связан в работе со словом. Вскоре вся Старая Качель с интересом отнеслась к очередной общественной акции. Даже в отдалённой Осьмушке об этом мероприятии прослышали Смычкин со своей компанией. За ужином Владлен подбросил тему для разговора. Гарик скептически отнёсся к идее переименования Читы, назвав её очередной профанацией, предназначенной для того, чтобы отвлечь бедных читинцев от более значимых проблем.

Пихенько слушал и молча жевал котлету, не вмешиваясь в начавшуюся беседу. Смычкин стал объяснять, что половина читинцев хотят сохранить былое название, а половина решительно выступают за перемену. Как выйти из этого положения не знал никто. Три месяца уже шла полемика по нескольким каналам телевидения, в нескольких печатных органах, на радио. Устраивались конкурсы на лучшее название, где победителю обещано было большое денежное вознаграждение.