Ирина Витковская - Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы.

Роман не спеша пошёл к домику. Подул лёгкий ветерок, запах пиона двинулся вместе с ним.

На столе белела кружка.

– Не поверите, – вслух подумал Роман и продел палец в фаянсовую петлю.

Поднёс кружку к носу. В ней был старый знакомый – странно пахнущий травяной чай. Роман сжал зубы – с головой накрыло нестерпимое желание увидеть Мишель.

– Мишель, я здесь, – одними губами произнёс он, глядя в её тёмное окно.

Окно моментально загорелось. Он инстинктивно шагнул вправо и назад, чтобы быть менее заметным за углом верандочки. Но ничего не произошло. Никто не выглянул на улицу, не хлопнула форточка, ничего. Окно погорело несколько мгновений и погасло. А он стоял, так и не придя в себя, с кружкой в руке. В лицо дул пионовый ветер.

Экзамены Роман сдавал легко и почти на одни пятёрки. После каждого сданного, не медля и не раздумывая, садился готовиться к следующему, а в девять вечера ехал к Мишель.

В зелёную комнатку удавалось пробраться не всегда: иногда горело слишком много окон или дверь Центерова сарая оказывалась открытой – там шумно возился сам Центер, ожидавший клиентов. Он давно оправился от декабрьского удара: с наступлением тёплых дней поселил в сарае брехливую дворнягу, обил дверь железом и, ликвидируя причинённый ущерб, вовсю восполнял его, торгуя дрянной самогонкой. Боялся участкового как чёрт ладана, но всё равно торговал – жадность была сильнее страха.

Про самогонные дела Центера весной рассказал Пакин, а теперь Роман и сам видел этих «посетителей». Центер выскакивал из сарая на каждый собачий брёх, пугливо и пристально вглядывался в темноту, если за дверью никого не оказывалось. Где уж тут спокойно пройти мимо. В такие дни Роман, просто стоял за своим яблоневым шалашом, а потом ехал обратно.

Но раза два или три Центера в сарае не было, и собака напрасно истерила за железной дверью – она не могла помешать Роману обойти дом, чтобы побыть в зелёной комнатке.

Белый пион уже сыпал лепестками, но всё ещё одуряюще пах. Кружка была полна. И стоило губами произнести: «Мишель, я здесь!» – загоралось окно. Потом гасло. От этого мистического действа у Романа буквально сносило крышу. Он никогда не повторял фразу дважды, не проверял, что будет. Случайность это или что-то иное, уму непостижимое, – не хотел даже разбираться. Свет загорался по его просьбе – и всё. Там, на другом конце незримой нити, за тёмным окном была Мишель, каким-то образом чувствовавшая его присутствие. Так он думал и больше ничего не хотел знать…

Как это ни банально звучит, выпускной подкрался незаметно. Грандиозное событие, итожащее годовые обсуждения, нервозные скандалы в родительском комитете, поиск денег, выпускных нарядов, романтические мечты… Он полгода оттанцевал вальс на уроках физкультуры под истерическое гарканье Любови Сергеевны, склоняясь в пригласительном поклоне над какой-нибудь из одноклассниц, послушно сдал все требуемые суммы, покорно позволил маме выбрать костюм, галстук, туфли. Но на выпускной идти не собирался. То есть на торжественную часть – да, конечно; а на всё остальное – нет. И в последний момент прямо сказал об этом родителям, не сомневаясь, что они это поймут и примут. И они поняли без лишних вопросов.

Не поняли и не простили только барышни из его и параллельных классов. Какая же из них не мечтала о сказочном происшествии на балу?

Вот, к примеру, объявляют дамский вальс. И она летит к нему через весь зал, вся такая невыразимо прекрасная, в своём голубом, или воздушном, или ажурном, или серебристом… И он вдруг видит (а десять лет не видел), как она невыразимо прекрасна…

Или, скажем, оказавшись с ним наедине, скрываясь от шумной толпы где-нибудь в пустом классе, (ну неважно где), она смело и отчаянно, как Татьяна, объясняется ему в любви, и у него вдруг открываются глаза – и он видит, как она невыразимо прекрасна…

Или в шумной толпе она вдруг роняет заколку, а он, как вежливый человек, бросается вместе с ней поднимать, и они смешно стукаются лбами, и, смущённо потирая голову, он вдруг встречается с ней взглядом и наконец-то замечает, какие у неё необыкновенные глаза, длинные загнутые ресницы, блестящая грива волос и вся она такая невыразимо прекрасная…

Дальше развитие событий ограничивалось лишь воспитанием и полётом фантазии претендентки.

Совсем другого хотел сам Никольский. Ну и поступил, естественно, сообразуясь со своими планами.

В начале двенадцатого он уже вернулся домой, в пожарном темпе переоделся и прыгнул в ночную «шестёрку». К часу ночи был у дома Мишель.

А там…

Там жизнь била ключом. Дверь Центерова сарая была широко и призывно распахнута. Напрочь охрипший пёс, короткой верёвкой привязанный к деревянной лавке, с появлением очередного клиента даже не залаял, а как-то сипло закашлял, не вставая с места. Несколько долговязых нескладных фигур в белых рубашках громко ржали и матерились. Кого-то тошнило в кустах. Роман приоткрыл ветви шалаша и увидел там такую же пьянь, «отдыхающую» уткнувшись в стол, с безвольно свисающими вниз руками. Роман включил фонарик и посветил на лежавшего.

– Пошёл отсюда, – негромко и спокойно произнёс он.

Парень неуверенно подняла голову, и Роман с изумлением узнал Карпинского. У Карпинского был мутный взгляд и совершенно синюшное лицо. Сзади послышался топот. В шалаш всунул голову запыхавшийся Пакин. Узнал Романа:

– Никольский? А ты что здесь?..

– Ми-и-ишел… Ма белл… – диким голосом заорал Карпинский и рванулся было встать с лавки.

– Толя, Толя, не надо… не надо, – замельтешил Пакин.

– Поить не надо, – рявкнул Роман и, взяв за подмышки, легко выволок Карпинского из шалаша, – неси его теперь домой, давай…

– Да кто его поит, – досадливо пробормотал Пакин, принимая обмякшее тело на спину, – я, что ли? Центер тут, козлина, открыл лавку и в долг всем наливает, а я таскай…

– Таскай-таскай, – благословил Роман, – отличный у вас выпускной, ребята, надолго запомнится.

– А ты-то… – опять начал Пакин, но Карпинский в очередной раз ожил на его спине и истошно заорал.

– М-ы-ышел… Ми-шель!.. Мишель…

Из сарая выскочил Центер.

– Ребятушки… – умоляюще проблеял он, – ребятушки… вашу мать, идите, идите отсюдова! Не ори ты, ради Христа, а то щас… вашу мать… менты прискочат, примут всех, и вас, и меня.

– Менты прискочат… – передразнил Пакин, – раньше надо было думать, когда наливал!

– Как не наливать-то, – заюлил Центер, – как не наливать-то? Ходите ведь, просите, вашу мать…

– Ми-шель!.. – не унимался Карпинский.

Из подъезда вдруг вышла Мишель.

– Валите! – тихо приказал Роман, и Пакин шустро уволок Карпинского в темноту.

– Мы-шелл! – донеслось уже не так громко из темноты слева.