Нодар Хатиашвили - Дьюри, или Когда арба перевернется

Ненавижу повседневность. Чувствую, что есть другая жизнь, не такая изнурительная, безрадостная, тусклая, одинокая. Я когда-то даже сама её испытала, но не помню когда. Но в одном я уверена, что та жизнь прекрасна и она существует реально.

В прошлом году, бегая, как всегда, по городу за всякими покупками, я обратила внимание на яркую афишу, которая как магнит притянула меня к себе. Подойдя поближе, я увидела афишу ежегодной цветочной выставки-ярмарки и решила, что я обязательно должна побывать на такой выставке. Весь год собирала деньги на поездку, отказывая себе буквально во всём.

Настал праздник цветов и моей мечты. В то утро проснулась без обычной тяжести в голове, не смотря на беспокойную ночь. Впервые за многие годы мне снились светлые, весёлые сны. И хотя я проснулась на час позже намеченного времени, но без суеты и раздражения приготовила, как обычно, завтрак для всех, постелила праздничную скатерть и накрыла на стол, надела Ицыно платье, которое весь год, по ночам, подгоняла под свою фигуру. Когда я, наконец, попала на площадь, усыпанную цветами, людей ещё не было. Медленно двигаясь от одной цветочной композиции к другой, я впервые почувствовала себя участницей какого-то прекрасного, нереального представления. Это чувство заставляло меня быть готовой к неожиданной встрече или событию, как в кино, но ничего не происходило, и постепенно острота ожидания притупилась. Площадь постепенно наполнялась посетителями, и по мере увеличения количества посетителей выставки я перестала чувствовать себя героиней прекрасной сказки. Однако восторг от прикосновения к прекрасному не притупился, и возникло чувство, которое я и самой себе пока не могла объяснить. К полудню я несколько раз обошла выставку, но уходить по-прежнему не хотелось. Ещё вчера я решила, что пробуду на выставке до тех пор, пока на ней можно будет свободно передвигаться. Я по возможности старалась избегать большого скопления людей, но здесь всё по-другому. Людей было много, но они улыбались, не спешили, не толкались, подолгу стояли у цветов и восторженно рассматривали цветочные композиции. Конечно, и здесь были люди, которые куда-то спешили или равнодушно стояли у цветов, но на них я не останавливала своего внимания, они для меня здесь просто не существовали. Вскоре я почувствовала, что не только цветы здесь прекрасны, но и, что самое удивительное, – люди. Я сама испытывала радость при встрече с незнакомыми людьми. Привычные слова приветствия звучали по-новому. Сколько доброжелательности в каждом приветствии! Да что слова… Слов можно даже не расслышать, но, оказывается, можно горячо пожать друг другу руки, обнять с тёплым чувством, расцеловать с любовью. Можно просто коснуться человека и отдать ему частицу своего тепла. „Да, конечно, прикосновение, тепло руки“, – вспомнила я. И только здесь я вспомнила, когда это испытала. Как-то к маме пришла подруга с мужем, который не говорил по-венгерски. Мать с подругой проговорили весь вечер, и, конечно, как обычно, я была предоставлена самой себе. Сначала этому человеку, естественно, переводили о чём идёт речь, но потом подружки настолько увлеклись разговором, что перестали ему переводить. И вот тогда я почувствовала, что в комнате есть человек, который, как и я, одинок. С первого же взгляда я почувствовала к нему симпатию, но подойти к нему не решалась, пока он принимал участие в общем разговоре. Но как только этот человек оказался забытым увлёкшимися разговором подружками, я, сразу же, подошла к нему с тетрадью и карандашом, и попросила его что-нибудь нарисовать. Это чувство, когда про тебя забывают, было мне тоже хорошо известно. Мы почти сразу начали понимать друг друга. В тот год осень выдалась очень холодная. В комнате уже несколько дней тоже было довольно холодно. Видимо, я простудилась, начала кашлять, но как-то на это никто не обращал особого внимания. Правда, иногда мать спрашивала меня, не холодно ли мне, на этом её забота кончалась. Этот иностранец посадил меня к себе на колени и долго рисовал мне всяких животных и цветы. Много цветов. Цветы… Они появлялись на каждом клочке бумаги, они были такие нежные, как его руки… Казались такими душистыми, как аромат от его сорочки, такими тёплыми, как его колени и грудь, к которой я прижималась спиной, сидя у него на коленях. А когда он уходил, то так нежно погладил меня по голове, что я почему-то заплакала и убежала к себе, чтобы только не видеть, что он уходит».

– Как же так, получается? – возмутился Дьюри, – пришёл человек, всего на каких-то полчаса, и ты почувствовала, что он одинок, а я, твой отец, который живёт с тобой столько лет, но ты не замечаешь, что я одинок. Хотя я в сотню раз больше, чем он, нуждаюсь в теплоте, внимании, любви. В чём секрет? Конечно, легче объяснять несовершенством мира, что я и делал, когда был молод, но сейчас меня такой ответ не удовлетворяет. Видно во мне есть что-то, но что? Что? Что-то, что мешало вам понять меня? И тебе мешало, и моей дорогой Ице. Что же это такое? И не найдя ответа, Дьюри продолжил читать в надежде, что, возможно, рукопись Чиллы или дневник Ицы помогут ему разобраться в себе.

«…Мне всегда казалось, что умные и красивые люди, не страдают. Кажется, правда, чего им страдать? Умные много знают, предвидят и поэтому не ошибаются. Для них ахиллесовой пятой может стать только страстная любовь, которая не подвластна рассудку. А у красивых? Эх! Какие они счастливые! Им даже ума не надо, им всё прощают, им все стараются угодить. Сколько раз я сама была свидетелем, как возмущается человек в автобусе, когда его кто-то случайно толкнёт, но сразу же, расплывается в улыбке, если ему на ногу наступит красивая женщина. Впервые я почувствовала, как ошибалась, когда начала читать дневник мамы. Меня просто поразило, что такая красивая, такая, как мне казалась, эгоистическая по натуре женщина Ица, для которой мир состоит только из её желаний, вдруг страдает и мечется. Первые страницы её дневника меня не тронули, я не могла понять свою мать и принять её мысли, возможно, именно потому, что психология красивой женщины ничего общего не имеет с психологией обычной девушки, а тем более внешне неинтересной. Я уже собиралась прекратить читать, но, к счастью, решила пробежать ещё несколько страниц и наткнулась на описание её возвращения в поезде.

…Мне вдруг стало страшно. Я хотела убежать, вырваться из вагона, где всё: стены, полки, столик – всё было неподвижно, а поезд мчался… За окном была жизнь, полная страстей и перемен. Я как зачарованная смотрела в окно. А в наше окно глядела ночь. Ночь была настолько тёмной, что я не могла разобрать, где небо, где земля. Я упорно смотрела в окно в поисках своей звезды. Вдруг я почувствовала, как Дьюри стал меня обнимать. Его руки сначала были настойчивы, но не успел он прижаться ко мне, я вся заледенела. К счастью, он быстро почувствовал, что лучше не возбуждать себя напрасно, и отстал. Вскоре ровное дыхание спящего Дьюри заполнило купе. Мне стало тесно, мне стало душно. Выйти я не могла. В тамбуре горел свет, но если бы проснулся Дьюри, то обязательно последовал бы за мной, и это было бы намного хуже. Я так прижалась к окну, что почти слилась с ним. Мерный стук колёс, дыхание спящего Дьюри, а перед глазами сплошная тьма, нет никакого ориентира, но ты хорошо знаешь, что ты мчишься куда-то, что тебя увозят дальше и дальше от места, где тебя любили, где было так хорошо, и везут в глушь. От сознания безысходности на меня навалилась тоска. Во мне не было никаких чувств. Даже гнева. Сколько времени я просидела у окна, не помню…»