Нодар Хатиашвили - Дьюри, или Когда арба перевернется

– А зачем? Зачем он это делал?.. Ради любви, – ответил он себе привычными словами, как всегда, пытаясь мысленно спрятаться за общепринятые ценности. Так ему было легче. Так он чувствовал себя не хуже других, он был такой же, как все, в компании тех, кто ценит выше всего чувства…. Это обычно успокаивало, но не сегодня. Проснулась Цили, медленно потянулась и, спрыгнув с его коленей, где она спокойно спала, медленно направилась к дверям и скрылась в темноте. Дьюри проводил её взглядом, отряхнул брюки от её шерсти и, уставившись в темноту, продолжил свои мучительные размышления:

– Какая же это любовь? Ради любви можно пожертвовать жизнью, но не своим Я. Без собственного Я – ты не человек, а всем остальным живым существам не дано этого чувства. Неужели всё так просто? Нет! Не может быть!..

Дюри встал, нервно заходил по комнате. Ему нужно было с кем – то поговорить. Ему нужен хотя бы один слушатель. Даже его Цили, как назло, ушла по своим кошачьим надобностям. Дьюри ещё немного походил по комнате, потом сел за стол. Мысли его путались, не смог сосредоточиться на чём-нибудь. Пытался читать, но не получалось. Никак не мог вникнуть, в прочитанное. Ждал прихода Цили. Заснул. Утром проснулся за столом с головной болью. С трудом добрался до постели, лёг и постарался уснуть.

Несколько дней Дьюри не прикасался к дневникам Ицы и Чиллы.

Прочитанные страницы напомнили ему не самые лучшие прожитые дни. Больше чем когда-либо он жалел себя. Очень хотелось посидеть за бутылкой вина, но он не позволял себе этой роскоши, зная, что если он глотнёт вина, то остановиться уже не сможет. Как с дневниками: читать их тяжело, но не читать ещё хуже. Вечером, когда все улеглись спать, Дьюри, снова начал читать дневник Чиллы

«..Это самые счастливые дни в моей жизни. Писать об этом очень трудно, и не потому, что в моей жизни случилось что-то сверхъестественное, нет! Я не готовила, я не стирала, не убирала за всеми. Я почти не бывала дома. Забросила уроки, получала двойки. Меня это мало беспокоило. Просто я была счастлива. А началось с того, что, прибежав, однажды сразу после школы домой, я увидала в качалке Ицу. Я сразу поняла, что она хочет осчастливить нас ещё одним ребёнком. Не знаю почему, но я подбежала к ней и поцеловала в щеку. Она удивлённо вскинула на меня прекрасные глаза. Возможно, хотела спросить, почему я вдруг её целую, но меня как ветром сдуло. Бросив сумку на стол, я вылетела из дома и побежала, куда глаза глядят. С этого дня я забегала домой поесть и поспать. Всё остальное время я носилась по подругам. Родители и сёстры вдруг сразу перестали быть главными в моей жизни. Я уже знала, что пока Ица не перестанет кормить новорождённого, я могу быть спокойной за них. И не только у них всё будет во время, но и у меня. Вскоре я настолько обленилась, что любая просьба что-то сделать по дому меня раздражала. К хорошему быстро привыкаешь. Стоило кому-нибудь по дому заикнуться о помощи, я, не дослушав, отвечала, что у меня нет времени. Я тут же придумывала уйму вещей, которые необходимо сделать для школы, убегала к подружкам. Не скажу, что с ними интересно, что мы решали проблемы, которые нас волновали. Нет! Мы чаще всего сидели, молча, курили, но мне с ними было хорошо. Почему? Не знаю. Возможно, я устала от прожитых лет без детства? А они – мои подруги. Ведь им хорошо и мне, хотя они ещё из детства не вышли. Мы стремились друг к другу, хотя не любили и могли спокойно прожить без кого-либо из нас. Возможно, нам важно общество себе подобных. Где никто ничего не требовал, никто не поучал. Хотя мы ничего не делали, но я обычно приходила домой очень уставшая, едва держалась на ногах. Иногда мне кажется, что там, среди подруг, хотя мне было с ними намного лучше, чем дома, я уставала больше, чем работая дома.

В этот период я стала намного доброжелательнее к своим сёстрам, иногда даже играла с ними в их игры. Но стоило мне потерять их из поля зрения, буквально забывала об их существовании. Это касалось не только сестёр, родителей, но и тех, с кем дружила и целовалась. Среди сверстников я чувствовала себя свободно, как нигде, здесь можно было делать всё, что тебе захочется. Не стесняясь: ни, своих поступков, ни желаний. Я чувствовала, что меня никто не понимает. Да и кто смог бы меня понять, если я себя не понимала? Возможно, мне и не нужен был никто. Я была полна собою. Я всё время прислушивалась к себе, к своим ощущениям и чувствам. Я созревала для чего-то. Может быть, я просто взрослела? Без видимой причины мне вдруг переставали нравиться какие-то вещи, к чему-то я вдруг начинала проявлять повышенный интерес. Я чаще и чаще ловила себя на мысли, что думаю о мальчиках, даже вижу их во сне. И это был не какой-то конкретный мальчик, а мальчик вообще. Я не могла его себе представить, но он был самый хороший, самый умный, самый красивый, и больше всего на свете любил меня. Ради меня он готов был расстаться с жизнью. Вот такой он был – и всё. Я жила им, а всё, что творилось вокруг меня, это была только прелюдия к нашей встрече. И я ждала её, но ожидание не мешало мне целоваться с другими мальчиками. Я абсолютно отбилась от дома, но то, что я всё же смогла заметить дома перед сном, внушало спокойствие. Правда, довольно часто можно было наблюдать такую картину. Отец сидел за столом, Ица с большим животом в своей качалке. Отец пьёт, мать вяжет. Я привыкла к этой сцене, и поэтому тот роковой вечер поначалу не сулил никаких эксцессов. Я спокойно готовила уроки, сидя напротив мамы. Я заметила, что почему-то маме не нравилось, что отец пьёт. Она сосредоточенно вязала, однако довольно часто поглядывала на отца и быстро отводила взгляд. Отец хотел перехватить её взгляд, очевидно, чтобы поговорить, но стоило ему только собраться с мыслями, она уже не смотрела на него. Так длилось до тех пор, пока он, опьянев, чуть было не опрокинул бутылку, когда потянулся к ней. Это не ускользнуло от внимания Ицы, которая спокойно произнесла, однако совершенно не глядя на него:

– Дьюри, не хватит пить?

– Я знаю, что мне делать, – ответил весьма агрессивно отец, что меня удивило. Я знаю, как Ица умеет выводить из равновесия своими „наивными“ до глупости вопросами, но сейчас я этого не заметила.

– Да, конечно, но мне потом приходится убирать.

Не успела она закончить фразу, отец подскочил к ней – она оказалась на полу. Вопль, который вырвался из её груди, потряс меня. Мне показалось, что ужас и радость смешались в нём. Я бросилась к маме. Не знаю, что я делала, мешала или помогала, но я все время хотела быть рядом с ней, трогать её, чувствовать её тепло. Потом скорая помощь. Люди в белых халатах. Её увезли. Меня оставили присмотреть за сёстрами. Мы остались одни, и я увидела их глаза, полные слёз и ужаса, я их ненавидела. Мы всю ночь просидели вместе на кровати. Они прижимались ко мне с двух сторон.