Саша Филипенко - Красный Крест. Роман

Находится в румынском плену.

Тяжело ранен.

Находится в румынском плену.

Все еще?

Или уже нет?

Тяжелораненых долго не держат.

Тяжелораненые никому не нужны…

Стороны конфликта, как правило, стремятся обменять тяжелораненых в первую очередь. С тяжелоранеными слишком много возни. Здесь своих спасать некогда, кто же возьмется думать о других? Дураков нет. Красный Крест, выражая искреннее уверение в совершенном к вам уважении, прикрепляет к письму новый список тяжелораненых… Почитайте, им вот-вот умирать…

– Как-то раз Лена, та самая машинистка, что в начале сентября потеряла мужа, подошла ко мне и спросила:

«Тань, слушай, а ты же из этих, да?»

«Что ты имеешь в виду?»

«Ну ты же родилась на Западе, да?»

«Да, в Лондоне».

«Слушай, я вот все набираю документы и не могу понять, что у вас в головах?»

«В каком смысле?»

«Ну вот у вас, европейцев, что у вас в головах?»

«Я советский человек и советский гражданин, точно такой же, как и ты».

«Да-да, это все понятно, но ты же жила там, ты же должна понимать, что у этих людей в башке?»

«То же, что и у нас, Лен».

«То же? Нет, я не верю! Если то же – тогда зачем они шлют нам все эти документы?»

«Какие документы?»

«Ну вот все эти письма, в которых рассказывают про каждого солдата. Для чего они это делают? Чтобы что? Я вот не понимаю! Воюют десятки стран, гибнут сотни тысяч, а эти клоуны из Женевы шлют нам письма. Я сегодня потратила кучу времени на троих бойцов из-под Киева. Все погибли, но данных родственников нет. Они мне что предлагают? Отправиться на Украину и на главной площади кричать, что у меня три трупика?

Мне иногда кажется, – продолжала она, – что эти швейцарцы просто-напросто хотят парализовать нашу работу. Быть может, они заодно с фашистами? Какое им дело до того, что у нас случилось? Что им до того, что у нас кто-то умер? Почему бы в конце года не прислать один общий поименный список? Неужели они думают, что нам здесь больше нечего делать, кроме как переписываться с родственниками? Закончится война, и все всё сами поймут!»

«Думаю, они считают это важным», – спокойно, чтобы не злить Лену, ответила я.

«Что важно?! Кому это сейчас важно?!»

«Мне важно. Я бы хотела знать, где сейчас мой муж».

«И на что это повлияло бы?»

«На все, Лена, на все…»

Выбросив окурок, она вернулась в кабинет. Посмотрев на календарь, Татьяна поняла, что вот уже несколько недель курит. Это успокаивало. Каждый день она с ужасом ожидала похоронки. Каждую ночь думала о семьях, которым не смогла помочь. Таня представляла женщину, которую дважды подставила под арест, и, прокручивая в голове фамилию незнакомого солдата, надеялась, что он не успел обзавестись женой. Татьяна переживала, что не сможет сообщить тысячам матерей, что их близкие живы, как и не сможет рассказать другим, что их родственники мертвы.

– Как бы я смогла это сделать? Скопировать список и разослать? Но у меня не хватило бы денег даже на марки. К тому же все письма из Москвы проходили жесточайшую цензуру. Находить этих женщин и лично с ними разговаривать? Но мы работали без выходных, и у меня не было возможности покинуть город. Теперь я понимала, что совершила невероятную глупость! В тот день мне показалось, что я нашла хорошее решение, но на деле оно оказалось худшим из возможных! Как такое вообще могло прийти мне в голову?! Я могла бы вписать любую несуществующую фамилию, но вместо этого сделала ход, который тотчас бросался в глаза! Какой нужно было быть идиоткой, чтобы повторить одну и ту же фамилию дважды?! Как можно было поверить в то, что в НКВД это кричащее совпадение оставят без внимания?! «Как только они увидят повтор – сразу поймут, что дело тут нечисто!» – думала я. Вместо того чтобы написать выдуманную фамилию и отвести подозрение от нашей семьи, я сама же сделала все, чтобы ищейки не только арестовали неизвестного мне солдата, но и пришли за мной.

Не было и часа, чтобы она не думала об аресте. Татьяна Алексеевна боялась за мужа, боялась за дочь. Опасность таилась в каждом мгновении и в каждом углу. Татьяна ждала гостей. В любом смотревшем на нее человеке, во всяком прохожем она видела товарища, который вот-вот бросится на нее. По ночам, уложив Асю, Татьяна Алексеевна прислушивалась к проезжающим автомобилям и засыпала в три или четыре утра, когда организм окончательно ослабевал.

Она разрабатывала план побега. Единственный друг оказался в тюрьме. Родители Леши жили здесь, в Минске, и к этому времени оказались в немецкой оккупации, а потому Татьяна Алексеевна медлила. Всякий раз, придумав новый план, она находила в нем погрешность. Следовало действовать, но страх сковывал ее.

– Материнский инстинкт не помогал, но заставлял быть осторожной. Я боялась. Мне казалось, что все дороги моего лабиринта ведут в тюрьму. И это было очень страшно. По-настоящему. Давление, от которого можно было сойти с ума.

Она чувствовала себя заключенным, которого ввели в камеру смертников, но почему-то не убивают. Пистолет был приставлен к ее затылку, холодное дуло прикасалось к голове, но палач не спускал курок. День, два, двадцать два. Спустя несколько месяцев она была так взвинчена, что хотела сдаться сама.

– Я постоянно болела. Организм изнашивался. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, ведь даже самый жестокий приговор всегда гуманнее неизвестности.

Время от времени ей снился один и тот же сон. Муж брал ее за руку и подводил к длинному деревянному мосту.

«Смотри, – говорил он, – этот мост построил я. Будь осторожна – мне было не до перил…»

Мост был перекинут через глубокую пропасть и шатался от ветра. Идти, а лучше ползти по нему следовало чрезвычайно осторожно. Всякий раз, дойдя до середины, муж и жена почему-то останавливались и, вместо того чтобы продолжить путь, подходили к краю. Алексей брал Татьяну за руку и предлагал сесть. Она жутко боялась, но повиновалась. Свесив ноги и застыв от ужаса, Татьяна Алексеевна смотрела, как далеко-далеко внизу шелестят малюсенькие голубые ели. Мост раскачивался, и от страха немели бедра. Она просила Алексея пойти дальше, но мужа больше не было рядом. В самый страшный момент ее жизни он вдруг исчезал. Она сидела посреди моста и понимала, что если только попробует встать, если только попытается приподняться на руках – мост этот тотчас качнется, и она упадет…

В апреле 42-го Красный Крест прислал еще один документ. На этот раз румыны предлагали к репатриации 632 советских солдата. Убедившись, что на нее никто не смотрит, Татьяна Алексеевна вновь пошла по списку. Один раз, два…

– Я прочла документ несколько раз, но Леши в нем не оказалось.

«Леши нет…»

«Он выздоровел?»