Валерий Петков - Оккупанты

– Хорошая песня, – одобрил Дед, – умели раньше песни придумывать, чтобы все пели, а не один со сцены сам себе хлопал.

– У меня наверху малец наяривает на пианино! Сперва сильно доставал «собачьим вальсом». Счас уже можно и послушать. Давай по рюмашке и спать! После бани.

– Вкусный продукт, – Дед поставил на стол рюмку, – вот только за границей всё равно делают лучше. Российская водка грубоватая, агрессивная.

– Спирт водой набодяжил, вот и водка. Крутки левой полным-полно. За границей делают для людей, а не для плана. Не обалдуи какие-нибудь, сорвать банчок на раз и смыться.

– Хозяйка в гости приглашала. Скучно ей там одной. Соседи, ну что они? Он больной, туберкулёз. В больнице лежал много. Ничего не делают, ходят по травке. Я приеду, так они меня просят смородину собрать, крыжовник с кустов. Хозяйка их тоже жалеет. Варенье, фрукты-овощи разные подаст другой раз. Они и рады. Бывает, я им косточки подвезу. Поддержать.

– Ты, верно, в детстве сильно голодал?

– А как же? Голодал! В партизанах очень голодал. По двое суток не ели. После белой берёсты, на изнанке, есть такая коричневая мякоть. Варили и ели. Конина – о-о-о-о! Деликатес!

Молча пили чай.

– На днях звонит какая-то женщина, – сказал Дед. – Вы какой веры? – А вы? – Протестантка. – Я говорю ей, что мне это не надо, а она: да вы послушайте. И давай про бога, про веру, про чёрта-сатану – А как вы меня нашли? – По телефонной книге. Наобум. – Я, говорю, с чем-то согласен, но в целом… такая техника сейчас выдумана, всю атмосферу сбурлили и нет там никакого чёрта-сатаны. Я на эту тему говорить не хочу, я православный – Но я бы хотела с вами встретиться. – Хочешь? Давай в понедельник. Может, чего-то нового расскажешь.

Но протестантов я знаю. У меня в цеху была диспетчер. Метнулась из православия в протестанты. И тут иду как-то, а она дворником работает. Говорит: побывала в протестантах и ушла. Только деньги жмут из людей. Одна, посоветоваться не с кем. Надумала себе глупостей в голове. Дочка в Мурманске жила с внуком, а потом они в Ригу перебрались. Внук чего-то захандрил, дочка больная. Инвалид детства. Мужа нет, живут кое-как, впроголодь. О чём правительство думает?

– Язык надо знать.

– Надо заниматься. Да только я их с войны ненавидел! Оголтелых… которые.

Я это к чему вспомнил? Я когда эту бабу спросил про религию – кто такой чёрт на земле? Откуда? Она говорит что-то про небо, ерунду всякую, а я ей сказал, что самый большой чёрт на земле – это Гитлер. Он хуже дьявола. Так уничтожал людей! Как мух истреблял. Всем нациям досталось. Так что, говорю ей, твой чёрт книжный, а этот наяву был дьявол. Она говорит: интересно вы рассуждаете. Конечно, я же ничего не придумал, всё из жизни.

– Сижу я как-то дома, к вечеру дело, в квартиру позвонили, – сказал Зять. – Отвечаю через дверь: «Картошки нам не надо». Знаешь, развозят, трудную копейку крестьяне складывают. А мне отвечают: «Отопритесь, пожалуйста, мы не злодейки, верующие мы». Голоса женские. Открыл. Стоят три женщины. Знаешь, такие, богомольные. В косыночках, юбки тёмные до пят, сандалии какие-то несуразные. Их сразу видно. И спрашивают: «Как вы думаете, добро победит зло?» Я вот до сих пор их вспоминаю.

– И что решил?

– День на день не сходится.

Дед был рад его приходу. Печенье выставил, любимое, «Парное молочко» называется. Чайник вскоре закипел.

– А ты говорил, что свисток не работает, – сказал Зять.

– А вот видишь, заработал!

Чайник был новый. Предыдущий раскалился на плите, пока Дед обувь чинил, увлёкся, не услышал. Чайник стал тёмно-коричневым, эмаль с треском облетела, хрустела на зубах, как его ни мыли, да и вид уж больно туристический, костровой. Пришлось выбросить.

И Зять купил сферический, хромированный, со свистком.

– Совсем плохо у Деда со слухом стало, – подумал Зять и спросил: – Как дела?

– Слава богу, у нас всё в порядке. Ко мне вчера Хозяйка заезжала с Дидзисом. Посидели, кофе попили. Отдал ей фотографии. Те, что ты делал, с закрытия сезона. Очень тебя благодарила. Мы тут с ней однажды зашли в фотоателье, решили для себя сделать портрет, двойной. Чтобы втайне любоваться друг другом.

– А почему втайне?

– Не Дидзису же показывать. Пришли туда, нам говорят – двадцать четыре лата две цветные карточки. Мы развернулись и ушли. Откуда такие деньги.

– Мы когда у неё в гостях были, она встала, поцеловала тебя, и я всё понял! Вы же оба такие заводные, весёлые. Жизнелюбы – вот вы какие. Да ведь она же тебя любит, Дед! Я не мог ошибиться!

– Любовь от возраста не зависит! Я уже думал об этом. Ну, сколько я проживу? Хотя и одним днём жить тоже плохо.

– Как говорил гениальный Моцарт? Даже если осталось полчаса жизни, не поздно её переменить! Ты не подумай, что я – пацан, чему-то тебя учу, Дед. Но вот раньше ты мне рассказывал, а теперь я побывал у неё в гостях, на её поляне. И мне явилось откровение.

– Я когда приезжаю, она всегда накрывает необыкновенный стол и садится рядом. И так, заботится, звонит, спрашивает – как я тут? Она меня прежде на день рождения приглашала. Выпью пятьдесят грамм и домой. Жена тогда уже сильно болела.

– «И время над вами не властно»!

– Так получается. А Дидзис, это так, подстраховаться. Имущественный интерес. Но они мне крепко помогают! Они же мне как дети – по возрасту. Такое не каждый в жизни имеет! Прости меня. От тебя тайн нету. Тут приезжали недавно. Сумка, коробка. Ах, ты! Хозяйка! Люди… любовь! Солнце взошло! Всё уважительно! Ну как не любить – навстречу! Расцеловался, а от неё, как от печки, такой жар изнутри нагнало! Веришь – аж… встал у меня!

– Видишь как – начинается с любви, а всё равно заканчивается имущественными делами, денежными. Может, быть правы те, кто говорит, что с этого надо начинать, чтобы в старости не было споров? А уж любовь и сама придёт к концу жизни. Вот что интересно!

– Она из Риги собралась уезжать, меня пригласила помочь. Уже и фургон подогнан, люди собраны. Я ей говорю – не уезжай. Она вот до сейчас ещё мои слова вспоминает. А Дидзис хотел её посадить в фургон. Она отказалась, поехала с братом Дидзиса в легковой машине. Королева! Дидзис её не любит. И говорит ей, что не любит, да деваться некуда, вот что. Он сильно её домогался. И завлёк. А потом начал измываться. Пить, скандалить. До драки дело доходило.

– Может, ему стыдно, червяк его гложет, и он ушёл, когда мы приехали? Осенью, помнишь? Постеснялся и чеснок выдумал сажать?

– Чёрт его знает! Угрюмый бывает. Я приеду, тепло – стол на улице накрывается, под яблоней, а холодно, так дома. Сядем с ней рядышком, разговариваем. Он уйдёт куда-нибудь. А уж когда мы вместе были, она сердечко своё раскрыла. А налей-ка по полрюмочки!