Борис Алексеев - Ищите интонацию. Сборник коротких рассказов

– Вот и славно! – улыбнулся Никифор в ответ, – ну, смотрите тут свой телевизор, а я пойду. Авдотья, пусть Лёшка потом проводит Настеньку. Да, вот табе молоко от Лукерьи, велела кланяться.

Дед вышел из сеней в огород и побрёл к дому. Звёзд набежало в небе – тьма! «Всё будет хорошо, – думалось по дороге Никифору, – всё слюбится…»

Лёша чинно проводил Настеньку до калитки и взял с неё слово, что она ни за что не проспит, а он будет ждать её у этой самой калитки в пять утра. «Клёв – штука ранняя!» – сважничал на прощанье Лёшка и побежал домой.

Лукерья встала затемно, до рассвета. Уже много лет её мучили особенно под утро тяжкие сны: годы войны, как не выключенные днём уличные фонари, высвечивали адову похлёбку того времени. А постоянно ноющая старческая боль выгибала суставы за уровень женской терпимости. Каждый вечер, засыпая на своей старой скрипучей кровати, Лукерья понимала, что боль поднимет её рано. Оттого она старалась выдумать ворох дел на завтра. Так ей легче было встать, размять суетой тело и на время забыть о боли. А Никифор спал. Он вернулся с войны контуженный на голову. Его героическая голова частенько болела, но странная вещь: ночью боль отступала, и он спал сном младенца. Сны кружились над ним лёгкие, как ангелы. То ли души погибших товарищей слетались в сонных видениях, то ли и вправду ангелы Божии любовно глядели на него с неба. Так или иначе, каждое утро Лукерья укоряла спящего мужа: «Никифор, вставай, лежебока, Победу проспишь!» Никифор тот час открывал глаза и со старческой сноровкой поднимался, как по тревоге.

Лукерья подошла к кроватке, на которой спала Настенька, и сквозь темень горницы различила мерцание двух испуганных хрусталиков.

– Настенька, ты что не спишь?! – шёпотом всхлипнула старуха.

– Где я? – пискнула Настя и недобро посмотрела на Лукерью.

– Ты дома, милая, дома. У деда с бабой, ласточка моя! – запричитала Лукерья, не меньше девочки испуганная происходящим.

Настя оглядела внимательно бабушку, перевела взгляд на горевшую в Красном углу лампадку и, видимо, припомнив события вчерашнего дня, спросила:

– А сколько сейчас время, уже пять?

– Да что ты, милая, и четырёх ишо нет, вишь, как тёмно в оконце, – Лукерья присела на край Настиной кровати и бережно взяла её детскую испуганную ручку в свою шершавую, огрубевшую от вил и ухватов ладонь. Настя руку не отдёрнула. И даже была приятно удивлена, почувствовав, как её ночной страх исчезает в глубоких бороздах старой кожи. Может быть, Настя в ладонях Лукерьи ощутила себя будущей женщиной, тёплой и родной, как мама.

– Бабушка, мне Лёша велел в пять проснуться, а то он без меня уйдёт на рыбалку! – чиркнула Настя фразой, как спичкой, о вялые уши Лукерьи.

– Уж так прям и велел? – Лукерья ласково сощурила глаза и добавила, – спи, Настенька, ещё ночь на дворе.

– А ты меня разбудишь? – допытывалась Настя.

– А как же, обязательно разбужу, ангел мой. Не уйдёт твой Лёшка без тебя. – Лукерья прикрыла острые девичьи плечики одеялом и на цыпочках вышла в сени. «Господи, помилуй нас, грешных, огради от всякого зла…» – нашёптывала старушка, всхлипывая от внезапно нахлынувшего на неё счастья.

Тем временем сквозь редеющий сумрак ночи прокрался первый лучик утреннего солнца. Старые ходики на стене пробили пять раз. Настенька спала глубоким сном Спящей красавицы. Лукерья чуток посидела у кроватки, поглядела на молочно-розовый румянец царственных ланит юной принцессы и, вздохнув, легонько тронула Настю за плечо. К удивлению Лукерьи Настя сразу открыла глаза. С полминуты она лежала неподвижно, не моргая. Потом широко улыбнулась и спросила:

– Уже пять?

– Пять, милая, пять, вставай! Поди, твой Лёшка уж за оконцем мается, да две удилины за спиной прячет! – Лукерья нарочито весело тараторила, заметив, как смыкаются Настины глазки, не доспавшие целое утро. Настя сладко потянулась.

– Да ты совсем большая! – ахнула Лукерья, глядя на растянувшуюся во всю кровать девочку, – вставай, я тебе кашки заварила, молочка согрела.

– Бабушка, я потом! – Настя, как ветер, пронеслась мимо Лукерьи, наддавила плечиком старую, крашеную суриком дверь и выбежала на крыльцо.

Утро, как студёная колодезная вода, брызнуло ей в лицо первыми лучами ещё холодного солнца. Опершись на калитку, стоял Лёшка, и как только Настенька подбежала, проворчал:

– А, проспала! Жди тебя тут всё утро!

– Неправда! – ответила Настя с вызовом, – я давно встала. Это тебя не было!

– Ладно, пошли уж, – добродушно просопел Лёшка, и дети вприпрыжку, обгоняя друг друга, побежали на пруд.

Так в милых заботах и восторженных впечатлениях прошли первые четыре дня деревенской жизни городской девочки Насти. На пятый пожаловали родители.

Жена Степана Ольга работала гримёршей в одном из московских театров. Громоздким словом «театр» трудно назвать небольшую творческую студию актёров, но студийный меценат старался, чтобы всё в студии было по-взрослому. Поэтому на четырнадцать актёров приходилось двадцать пять человек студийного персонала и в их числе два гримёра, одним из которых и была Ольга. Постоянные разъезды труппы отрывали Олю от семьи, поэтому воспитывал Настю отец.

В Степане рано открылся пластический дар художника. Промыкавшись в сельской школе до девятого класса, он всё бросил, и, поскандалив с родным пятистенком, уехал в Москву. Работал разносчиком товара в ларьках, снимал где-то в Бирюлёво угол у бабки-процентщицы, а по вечерам ходил в какие только мог студии рисунка и живописи. Домой в деревню писал дежурные агитки, мол, всё хорошо, даже замечательно: сыт, одет, снимаю большую светлую комнату. Это была чистая неправда, но старики верили и, простив своего «блудного сына», утешались прочитанным. Домой Степан наезжал крайне редко. Для этого ему приходилось одалживать у товарищей не слишком заношенные вещи и деньги на подарки. Погостив пару дней, Степан, ссылаясь на дела, уезжал, зато потом с неделю ел материны пирожки и пил деревенскую простоквашу. В институт поступил легко. Экзамен по живописи прошёл с особой похвалой комиссии. Конечно, уважаемая комиссия не знала, что аттестат о среднем образовании Степан приобрёл на Арбате у документального ханыги. Однако дело сошло, подделку не различили, так Стёпа стал студентом факультета Худграфа одного из Московских художественных институтов. Учился старательно и хорошо, насколько хватало сил после житейской борьбы за существование. На третьем курсе познакомился с Олей. Она работала лаборантом на параллельном потоке. Оба после второго курса записались в летний стройотряд. Там же и влюбились друг в друга, а через год поженились. Степан к тому времени оставил случайные заработки и, мирно простившись с хозяйкой-процентщицей, переехал в комнату общежития института. Родители Оли помогли молодым с ипотекой. Ничего не мешало появлению на свет нового человека. И Настенька, взяв ситуацию в свои крохотные ручки, как говорят, «не заставила себя ждать».