Роман Воликов - Тень правителей

Жена завершила макияж и одарила голливудской улыбкой: «Я на кастинг, милый! Буду поздно. Поужинай где-нибудь самостоятельно…»

Левон умиротворённо спал в кресле.

«Он правильно расставил приоритеты, – подумал Павел. – Найти, не потерять, напиться, проснуться, стряхнуть шагреневую кожу сомнений и пойти вперёд с безоблачным лицом. Вор должен сидеть в тюрьме, но закон что дышло, и добрый самаритянин всегда поможет избежать сей участи печальной. А тот дед в метро стряхнет звёздную пыль с сапога и поднимется на эскалаторе удивляться человеческим безумствам…»

______/////_______/////________

– Наша эпоха бездарна. Миром правят портные, поэты умерли, философы скатились в психоаналитики, а кинозвёзды жалко пародируют великих трагиков прошлого.

Свой обличительный монолог Эразм произносил, поставив одну ногу на опущенный в море табурет и выпивая из горлышка нарядной бутылки.

– Кстати, спасибо за «Маcallan». Первый раз в жизни пью настоящий шотландский виски, – Эразм сегодня был на редкость пьян. – Вы, правда, привезли его из Лондона?

Стояла чудная погода, Павлу удалось с воплями отправить очередную партию продукции, и он пригласить Эразма сибаритствовать на пляж.

– Какое счастье, что Высоцкий умер до наступления свободы. Чтобы он сейчас пел и кого бы играл?! Выступал бы на концертах – пчёлы против меда? – Эразма закачало на ветру, и он неуклюже плюхнулся в воду.

– Воистину! – сказал Павел. – Новый островной коктейль: виски с чистой как слеза водой Охотского моря.

– Вы всё иронизируете, – обиженно прогундел Эразм. – А мне придётся неумолимо трезветь, в порядке солидарности со всей нашей великой страной.

– Вы тривиальны – хранитель традиции. Кажется, ещё Плиний ворчал, что нравы стали унылы, читать и слушать некого, а цены на рыбу из Тибра задраны сверх всякой меры. А дело ведь было до наступления точки отсчёта современной хронологии.

– Послушайте вы, антискалигер. Эта замечательная маска трезвомыслящего исследователя исторических процессов не спасает от тошноты окружающей действительности. Народ глупеет, президент прилюдно удивляется коррупции в правительстве – можно подумать, он в этом правительстве не всех знает лично -страна катится в тартары, а вы… Вы, высокомерный москвич, грабите на излёте рыбные ресурсы нашего уникального острова. Казнить боярина, и немедля! – Эразм воткнул указательный палец в песок.

– Не поверишь… Всё украдено до нас… – пропел Павел.

Лицо Эразма сразу потеплело, став искренним и почти блаженным: «Он инопланетянин – Шклярский. Он всю свою жизнь находит нужную, нет, не слова, тональность происходящей сущности. Он, Башлачев и Цой. У Гребня так не часто, у других и того реже. Башлачев и Цой покойны, царство им небесное, он последний знаменосец этого рок-полка, вышедшего биться с химерами».

– Я замечал, что к Шклярскому одинаково трепетно относятся мятущиеся натуры и уличные проститутки, – сказал Павел. – А вот устойчивый московский средний класс, то, что раньше называлось «сотрудники НИИ и ведомств», а теперь «офисный планктон», его просто не слышат. Максимум того, что воспринимают – Сукачев, и то с панибратской усмешкой.

– Московский рок всё-таки отдает цыганщиной, – улыбнулся Эразм. – Бузотёры русской словесности.

Павлу определённо повезло. Эразм редко рассказывал о своей ленинградской молодости, примерно так, как фронтовики не любят рассказывать о войне. Он не кичился тем, что знаком со всеми, кого теперь с придыханием называли легендами русского рока. Он был свидетель, тихий, верный и вдумчивый. Он рассказывал без всегдашней изворотливости слов, без парадоксальных пассажей, его внимательный взгляд подмечал детали и тонкости плетения. Вне времени, вне социума, за пределами ярмарки тщеславия, во всяком случае, тогда.

«Тихо как в раю», – подумал Павел. Идти никуда не хотелось. Уже стемнело, вдвоем с Эразмом они сидели на берегу.

– Вы знаете, Павел, а нам ведь в каком-то смысле повезло, – Эразм прикурил сигарету. – Пожили при социализме, побывали в капитализме, теперь без страха и упрека готовимся к чему-то новому.

Павел смотрел на море, превратившееся в одну широкую тёмную полосу.

– И вы туда же! Неизбежность революции в сырьевом придатке цивилизованного мира, легко просчитываемый синдром Каддафи у нынешних правителей. Скучно, поверьте. Я этих разговоров в Москве наслушался. В обеих столицах нынче модно ходить на митинги оппозиции и потом в кафешках рассуждать о несчастной доле пенсионеров.

– Я не пророк в своём отечестве, – сказал Эразм. – Я знаю одно: общество потребления рушится у нас на глазах, не только у нас, во всём мире.

– Так до перманентной революции договоритесь. Вынужден огорчить: сейчас не двадцать пятый год, и мы не на собрании пролетарских поэтов.

– Вы, как Архимед, всё ещё надеетесь на точку опоры. Я понимаю, это убаюкивает – сознавать себя потерянным поколением Ремарка и Хемингуэя, на худой конец, лермонтовским лишним человеком. Но в тех случаях были хотя бы веские внешние обстоятельства: война, похоронившая привычный миропорядок, закосневший в домотканом славянстве царский режим. А у вас, да и у меня, собственно, тоже, какие шансы на оправдание: ворую, потому что все воруют, кто пошустрее и соображает лучше, строить ничего не буду, потому что либо дураки разрушат, либо умники растащат, деньги надо успеть не только заработать, но и потратить, и всё в том же духе. Так и бегаем по цирковому кругу, святое на власть попенять, будто она не из наших людей состоит.

«В этом он точно прав, насчёт точки опоры, – подумал Павел. – Легко сказать «выйди из ряда вон»… А куда идти?..»

– Надо принимать решение. Через десять дней аборт будет делать уже поздно, – Ольга посмотрела на него. – Ты же мужчина, в конце концов.

До свадьбы оставалось чуть меньше месяца, в квартиру они въехали на прошлой неделе. Вопрос о ребёнке повис между расстановкой мебели и хлопотами приготовления к скорому торжеству.

Он потом множество раз пытался вспомнить, кто из них поставил окончательную точку. Вязкая московская духота упорно растапливала очертания разговора.

Нельзя сказать, что он не любил детей. С сестрой, которая была младше его на восемь лет, он честно нянчился в юности, по команде родителей забирал из детского сада и всегда стоял за неё горой. С уже взрослой общался редко, в основном по телефону, поздравляя с праздниками и днём рождения. Может быть, из-за того, что сестра, выйдя замуж, уехала в другую страну и жила там, слава богу, спокойно и счастливо.

Его просто не очень волновало, будут ли у него дети. И хоть его убей, хоть режь на сорок пять частей, он не мог представить Ольгу матерью.