Вера Заведеева - Быть может…

До родов оставался месяц. Тамара немного беспокоилась, но не хотела волновать мужа, отправлявшегося в недолгую загран командировку. Он так ждал эту поездку! Конечно, здесь у нее нет ни родных, ни близких, ни старых друзей, кого можно было бы попросить побыть с ней это время. В детском саду, где она немного поработала до декретного отпуска, на нее посматривали косо, как на столичную «штучку» и коварную разлучницу, отнявшую отца у малого ребенка. Поговаривали даже, что прежняя жена ее любимого что-то затевает… Не зря же в роду у нее были цыгане…

Муж называл эти слухи бабьими сплетнями, говоря, что никому не даст ее в обиду. Тамара и сама не верила всяким сказкам про порчу, сглаз, колдовство и прочую несусветную чушь. Не Средние же века, в самом деле! Решив положить конец всем этим несуразностям, она втайне от мужа встретилась с его бывшей женой.

Они хорошо поговорили, даже всплакнули вместе, и Тамара ее убедила, что не собирается лишать ребенка отца. Конечно же, он будет им помогать и всячески их поддерживать, а когда появится Тамарин малыш, они позволят детям общаться как родным. Расстались женщины по-доброму, а недавно «соперница» прислала Тамаре в знак примирения гостинец – аппетитное деревенское сало с чесночком и перчиком. Такая вкуснятина!

Вечером муж, увидев в холодильнике сало, пожурил Тамару за то, что она одна поехала на рынок. Пришлось сознаться.

– Надеюсь, ты его еще не попробовала? – спросил муж, силясь улыбнуться. – Подождала меня с ужином?

– Знаешь, мне так захотелось сразу же съесть кусочек, аж слюнки потекли. Я и не удержалась, – засмеялась Тамара, – а потом остановиться не могла, как будто век ничего не ела!

– Ты все же не ешь его больше, тебе это вредно, наверное. И очень тебя прошу – не бери пока ничьих гостинцев больше… Мало ли что, – произнес он задумчиво.

Сало из холодильника исчезло.

«Ну что может случиться за какую-то неделю?» – думала Тамара, собирая мужа в дорогу. Но – случилось. Как-то ночью она проснулась от сильной боли и обнаружила себя в луже крови. Скорая приехала довольно быстро и увезла ее в ближайший роддом. Ребенка спасти не удалось. Он умер еще в утробе матери. Тамара металась в горячке, путая сон с явью, а когда приходила немного в себя, требовала принести ей сына.

Через пару недель почерневший от такого несчастья муж забрал ее домой. Тамара лежала на кровати, уставившись в потолок, ничего не ела, отказывалась принимать лекарства и… молчала. Муж метался между работой и домом. Магазины, рынки, поликлиники, аптеки, готовка, уборка и стирка – все это на него свалилось впервые в жизни, как и уход за больным человеком.

Изредка Тамара поднималась с постели и бродила по дому как сомнамбула. Непричесанная, неумытая, в ночной рубашке… Вскоре стало опасно оставлять ее дома одну: Тамара постоянно забывала выключать газ и электроприборы, закрывать кран в ванне и на кухне. Она не могла вспомнить, как пользоваться унитазом и душем или открыть входную дверь, зачем нужны ножи и вилки, куда ведет лестница и где ее кровать. Каждый день, придя с работы, муж принимался устранять очередное наводнение, выметать битую посуду, менять белье и готовить еду.

Тамаре становилось все хуже, и местные врачи терялись в догадках, не зная, как ее лечить. Отчаявшийся муж, решив, что родные стены быстрее ей помогут, отвез жену в Рузу к матери – в деревенский дом послевоенной постройки без особых удобств. Тамарины сестры всеми силами старались поднять ее на ноги: доставали дефицитные лекарства, привозили столичных профессоров, сами делали уколы и дежурили около нее по очереди. Но профессора, именитые и не очень, только глубокомысленно качали головами и давали неутешительные прогнозы: «Мозговые явления… такой стресс… остается только надеяться… организм-то еще молодой…». Тамарина старенькая мама, сердцем почуяв неминучую беду, все ночи напролет молилась в углу под образами. «Пора, наверное, звать знакомого священника из звенигородского монастыря соборовать дочку», – вздыхала она.

И вдруг Тамаре стало лучше. Она сидела на кровати, порозовевшая, улыбающаяся и какая-то просветленная. Попросила дать ей зеркальце и расческу.

– Мама, а почему ко мне подружки мои не приходят? Мне же скучно одной-то… Ты позови их, пожалуйста, пусть навестят меня…

Старушка тут же бросилась к соседке:

– Помоги девок-то собрать, хоть тех, какие тут, а не в Москве… Уж больно просила она подружек-то позвать. Вдруг да пойдет на поправку? Как думаешь? – с надеждой взглянула она на свою ровесницу.

– Дак всяко бывает! Ты, главно, духом-то не падай! Вспомни, как в войну-то бедовали под немцем. Ничо, пережили… Ты иди к ней, скажи, что к вечеру, мол, придут, после работы, а я счас побегу их созову…

Сентябрьское солнце в бездонной синеве неба клонилось к закату, щедро отдавая всему живому свое ласковое прощальное тепло бабьего лета. Гости собрались в саду, где под старой яблоней притулился стол, сколоченный чуть ли не полвека назад. На крылечке показалась Тамара – исхудавшая, бледная, но улыбающаяся. Подруги детства, глотая слезы и пряча глаза, тотчас подхватили ее и усадили в старенькое плетеное кресло, укрыв пледом. От пронзительно-пьянящего воздуха у Тамары закружилась голова, но она не сдавалась:

– Мама, принеси нам чего-нибудь… угостить надо… девочки же с работы…

Старушка побежала на кухню, метнулась в погреб – и вот уже на столе, покрытом чистой клеенкой, появились шаньги, соленые грибы, рассыпчатая белоснежная картошка в укропе, огурцы-помидоры и прочие деревенские разносолы. Над всем этим великолепием возвышался запотевший кувшин с яблочным сидром.

– Гуляйте, девки! – пригласила гостей к столу старушка. – И ты, дочка, поешь да выпей с ними за компанию, глядишь, и легче станет.

«Девки» дружно принялись за угощение, нахваливая хозяйку, хотя в каждом доме заготовлено на зиму то же самое, да в гостях-то всегда вкуснее! Выпили, вспомнили свои детские и юные годы, учителей и прежних кавалеров. И как-то забыли, что пришли к тяжело больной подружке… Тамара смеялась вместе со всеми и тоже рассказывала что-то забавное из своей московской жизни. О новом муже и сгубивших ее родах – ни слова, да никто и не расспрашивал. Самая голосистая из них потихоньку затянула:

Что стоишь качаясь

Тонкая рябина,

Головой склоняясь

До самого тына…

Женщины пели, заглушая рвущиеся из горла рыдания. Понимали – в последний раз.

Провожая их, Тамара с грустной улыбкой попросила:

– Девочки, вы не забывайте меня, ладно? Приходите ко мне… на могилку… Споете, а я послушаю…

Через три дня Тамары не стало. На похороны приехал саратовский муж, а прежний московский ограничился лишь телеграммой. Ее бывший начальник прислал деньги с министерской машинисткой Татьяной, строгой хранительницей Тамариных секретов и поверенной в ее делах. Пришли соседи, знакомые, собрались и подружки – ближние и дальние. На поминках муж, по-детски вытирая кулаком пьяные слезы, все причитал: