Мария Семёнова - Мир по дороге

Человеку не дано по произволу избавляться от воспоминаний, не то бы он уже выкинул из памяти эту никчёмную встречу. Саккарем велик и разнообразен, но деревня у края гор, где день и ночь топятся гончарные печи, в нём только одна…

На полпути до гребня Волкодав понял, отчего беспокоился Мыш. И отчего у него самого поселилась в душе смутная царапающая тревога. Такую тревогу производит крохотная заноза, не осязаемая пальцами и ещё не успевшая загноиться. Разуму невдомёк, а нутро уже поняло: пора иголку искать!

Волкодав потянул носом. Ветер нёс запах гари.

Очень слабый. Едва уловимый.

Жуткий и грозный, сулящий беду.

Так пахнет вчерашнее пожарище. Успевшее остыть, начавшее раскисать под ночным дождём…

Мальчик, которого никто никогда больше не назовёт Межамировым Щенком, лежит связанный в траве. Он смотрит, как редеют последние струйки дыма над огромной кучей прогоревших углей. Это всё, что осталось от большого общинного дома, где накануне шла дружная и хлопотливая жизнь. Серые завитки восходят к низкому небу, исчезая в облаках, метущих по вершинам сосен. Наверное, это улетают души людей, которые ещё вчера ходили, смеялись, готовили праздничные наряды, месили тесто для пирогов, о чём-то спорили под уютным вековым кровом. Если скосить глаза, можно разглядеть несколько тел на земле. Вот мокрой паклей торчит седая борода прадедушки. Его ударили копьём, пригвоздив к лавке, где он столько лет рассказывал малышам сказки и выслушивал их детские горести. Много ли надо столетнему старику? Должно быть, он умер сразу. Бабушка Псица, думая, что отец только ранен, всё-таки вытащила его из горящего дома. Она и теперь обнимает его, прикрывая собой. Мальчик видит край её понёвы, бесстыдно задранной выше колен.

Другие тела мало чем отличаются от обгорелого родового столба, поваленного чужими руками в огонь. Потомки словно бы слились со своим Предком в единую плоть, в единую память.

Отцовская кузница, где больше не поют весёлые молоты, стоит за ручьём, её отсюда не рассмотреть. Мамины волосы перепутались с травой по ту сторону общинного дома. Щенок не знает, удалось ли спрятаться хоть кому-то из младших братиков и сестрёнок.

Удачливые хищники, которых ни один язык не повернётся назвать победителями, бродят среди руин. Люди, предавшие тех, кто им доверял, ворошат головни, чтобы не пропустить чего-нибудь ценного. К связанному пленнику они не подходят. Особенно тот, который накануне от его руки по терял брата.

Щенок, навсегда отвыкший скулить, лежит молча и неподвижно.

Идёт дождь…

Уверенность Волкодава, что он действительно проводил двух женщин и покалеченного мужчину в людное и благополучное место, истаяла, как снег по весне. Ветерок, между прочим, тянул примерно с той стороны, куда направлялись сборщики винограда. Венн принялся гадать про себя, что ещё могло породить страшный запах несчастья. Может, где-то неподалёку тлели под землёй залежи камня огневца?.. Волкодав заново втянул воздух. Нет. Горящий огневец тоже тошнотворно воняет, но совершенно не так.

Ноги между тем уже почти бегом несли венна вдоль того самого гребня, который он недавно собирался перевалить не оглядываясь.

Впереди торчал высокий полуразрушенный голец, называвшийся, кажется, Гнилым Зубом. Волкодав знал Большой, Средний и Южный Зубы… а теперь ещё и этот – Гнилой. Вот что получается, когда не удаётся должным образом обставить расставание с миром, который пытаешься покинуть. Оттуда непременно протянется рука. И схватит за шиворот.

Ступни венна давно уже стали нечувствительными к битому камню. Порождая на осыпях маленькие оползни, он обогнул голец – и увидел обжитое урочище, о котором рассказывала Айсуран.

Серебряные пряди ручьёв густо тянулись по скалам, слева и справа обтекая человеческое жильё. Легко брать из них чистую талую воду и нести прямо домой, не спускаясь по крутым тропам в ущелье. Работящие предки выстроили деревню так, как испокон века строят в горах. Домики тесно лепились один к другому, карабкаясь вверх по древнему, плотно слежавшемуся крутому склону. Место было завидное. Не подберётся ни паводок, ни коварная лавина после обильного снегопада. Зато солнце, не скупясь, пригревает дворы, даже глухой зимой не покидая деревню, не прячась за нависающие вершины. А какая красота, должно быть, открывается с каждого порога солнечным утром вроде теперешнего! Куда ни глянь – величественные пики, то сверкающие серебром, то одетые в клубящиеся, сотканные из снега плащи…

Так оно наверняка и было – до вчерашнего дня. Теперь на месте половины домов виднелись развалины. Дерево в горах – материал дорогой, здесь в основном строят из камня, но даже в каменном доме находится удивительно много всего, способного гореть. Других жилищ огонь вроде бы не коснулся, однако от этого они выглядели не лучше. Двери, сорванные с петель, домашний скарб, раскиданный по дворам…

И тела. Неподвижные тела стариков и малолетних ребятишек, которых сборщики ледяных гроздьев, по обыкновению, безбоязненно оставили дома.

Их было необыкновенно отчётливо видно с дороги. Прозрачный горный воздух делает далёкое близким: на самом деле ещё идти и идти, а кажется – только протянуть руку.

Горцы, вышедшие из-за поворота, словно споткнулись, замерли и потрясённо умолкли, не в силах поверить увиденному.

В полуверсте над ними, у основания Гнилого Зуба, стоял Волкодав. И тоже смотрел на деревню.

Живой удалось обнаружить только одну старуху. Простоволосая, растерзанная, с залитым кровью лицом, несчастная бабка ползала вдоль забора, билась лбом оземь, всхлипывала и без конца бормотала:

– К роднику, к роднику, беги к роднику…

Поначалу Кинап решил, что его мать лишилась рассудка, но душа виноградаря была уже невосприимчива к этой новой боли. Он только что вытащил из-под рухнувшей кровли тело отца. Седая голова старика была сплющена в лепёшку, лицо стало неузнаваемым. Сын увидел лишь знакомую одежду и руку, плохо сросшуюся в запястье. То, что у матери с мясом вырвали из ушей серьги, выглядело наименьшим из несчастий.

Люди растерянно метались туда и сюда, плакали, пытались найти кто родителей, кто внука. Женщина голыми руками разбрасывала головни, под которыми виднелись тонкие косточки. Она выла, как собака на кладбище. Её муж, с белым застывшим лицом, силился приподнять заваленное землёй и камнями бревно. Волкодав с Иригойеном катили тележку, самую большую, какую смогли найти. Укладывали на одрину [4]одно тело за другим и свозили на деревенскую площадь.

– Матерь Луна, – тихо повторял Иригойен. – Матерь Луна…

Ещё старик. Половину лица и левую руку до костей обглодал огонь. Девочка, так и не достигшая возраста, в котором юные соплеменницы Волкодава начинали дарить бусы парням. Какой-то урлак схватил её за волосы и безжалостно швырнул наземь. Беременная красавица, найденная за ворохом переломанных корзин. Нежное лицо ещё хранило выражение детской обиды. Она просилась собирать виноград, но муж и свёкор оставили её дома, сочтя, что пеший переход по горной дороге мог ей навредить. К её ладоням прилипла мука: женщина месила тесто. Сгружая очередное тело, Волкодав заметил, как кто-то принёс из развалин кошку, задохнувшуюся в дыму, и устроил неподвижный клубочек под рукой мёртвой хозяйки.