Катерина Яковлева - Лихолов

– Это мой провожатый Елисей Поющая Стрела, – представил его Лихолов. – Взял парня к себе в ученики в обмен на его помощь в странствии по вашему лесу. Елисей, а знаешь ли ты, кто перед нами?

– Догадываюсь, – с трепетом в голосе ответил юноша. – Горящий меч, седые волосы, воинская стать. Неужели сам Велимудр Горящий Меч предо мною?.. Если так, то сегодня великий день для меня!

– Здравствуй, Поющая Стрела, – ласково поздоровался с ним ведун.

– Ох, как же чуден твой меч! – с восхищением проговорил Елисей. – Наверное, нужно много добрых дел совершить, чтобы такой приобрести…

– Настоящие мечи не приобретают, молодой ученик. Приобрести можно только временное, бестолковое оружие. А стоящее… О! Настоящий меч сам выбирает хозяина, находит его неисповедимыми путями. Самого достойного человека, мудрого, чистого!

– Клэтва, – закатил глаза Лихолов. – Встретились двое… кхм… верующих. Хватит уж о своей чистоте речи толкать, старик! Оглянись, какой беспредел тут!

Велимудр оглянулся, увидел пострадавших, рядом изумленных караульных с Яговином. Почувствовал царившее смятение. И взял на себя командование:

– Я осмотрю принца, он, похоже, отравлен усыпляющим зельем. Дружинники! Пусть двое из вас разведут костер. А другие двое соберут все фляги и сольют воду в ваш походный котел. Елисей и Лихолов, приглядите за жертвами тумана, им нужно человеческое тепло сейчас.

Все тут же засуетились исполнять поручения. Сам же ведун присел около принца. Положил руку на шею, послушал в пульс. Потом обнюхал мужчину и его еду. Покрутил лепешки и мясо, что-то там разглядел, а потом сказал:

– Отвар безволия был добавлен в еду! – рыкнул Велимудр так, чтобы всем было слышно. – Это мог сделать только кто-то во дворце еще до вашего отправления.

– Догадываюсь, по чьему приказу, – хмыкнул Лихолов, и тут же поймал вопросительный взгляд ведуна. – Их придворная ведунья Майа очень уж обрадовалась отправить принца куда подальше. Уверен, что, так или иначе, она к сему причастна.

Ведун странно изменился в лице, будто что-то его обожгло изнутри. Но он быстро спрятал эти чувства подальше и вернулся к осмотру принца.

– Положение это не столь опасно, сколько противно… Мне нужно сделать пробуждающий отвар, – проворчал Велимудр. А затем принялся рыться в своих набедренных мешочках, доставая оттуда по щепотке засушенных и молотых трав.

Елисей и Лихолов подошли сначала к женщине. Она сидела на траве в грязном драном сарафане и в лаптях. Взъерошенная прическа незнакомки отдаленно напоминала косу, только изрядно потрепанную. Белое, болезненное, почти мертвенное, лицо ее излучало дикий душащий страх. Как и от той девочки, что удалось спасти в прошлый раз, от всех жертв веяло ледяным холодом. Все они дергались или покачивались и повторяли свое бесконечное и отчаянное:

– Туга! Туга! Туга!

– Морок отступил, ты свободна, – ласково проговорил женщине Лихолов и присел рядом с ней на корточки.

– Нет! Нет! – задрожала женщина, нервно теребя волосы на висках. – Туман защищал. Он давал силу. Внутри тумана я ничего не боялась. А снаружи мир жесток! Здесь кровь! Здесь боль! И нечем себя защитить! А скоро и вовсе конец! Всему скоро конец!

Вдруг она бросилась на Лихолова, схватила его за плечи своими ледяными худыми пальцами и заорала:

– Верни! Верни меня в туман! Туга! Туга!

Лихолов на мгновение и сам вздрогнул от ужаса. Но збыстро собрался и жалостливо погладил женщину по голове, а сам повернулся к Елисею с вопросом:

– Какие песни у вас поют влюбленные своим девушкам?

Юноша задумался на один удар сердца и потом запел:

В лунном сиянье снег серебрится,

Вдоль по дороге кобылка мчится

Динь-динь-динь, динь-динь-динь —

Колокольчик звенит,

Этот звон, этот звон

О любви говорит.

В лунном сиянье ранней весною

Помнятся встречи, друг мой, с тобою.

Динь-динь-динь, динь-динь-динь —

Колокольчик звенел,

Этот звон, этот звон

О любви сладко пел.

С каждым пропетым словом женщина немного успокаивалась. В конце концов, она отстранилась от Лихолова, села и тихо-тихо заплакала.

– Где твой возлюбленный? Были ли у тебя детишки? – ласково спросил Странник.

– Да… Да… Супружник был… С большими горячими ладонями. Обнимал меня за талию и шептал на ушко: «Ромашечка ты моя лесная, лучик ты мой ясный», помню, помню… был… Но жила я в страхе, ужас бродил по лесам и захаживал иногда к нам на поля, где я урожай собирала… страшно было очень… тоска меня гложила… И вот, однажды, пришел туман и забрал меня… и холод залил в сердце, в разум. Туман дал мне силу, и страх ушел. Была я сумерками, была я сырой печалью, по лесам ползала, но никто меня не мог уже обидеть, ибо я была туга, и туга была мной…

– Из какой деревни твой муж? – пытался расшевелить ее Странник.

– Не помню… Не знаю… Туман все пожрал, всю память… Ничего не помню, ни кто я, ни откуда. Корней своих и предков своих не помню… – она подняла на Лихолова глаза полные слез. – Только самое теплое помню, то, что никаким холодом не заморозить: танцы помню, песни наши у костра… как на маминых коленях плакала – помню. А она меня по голове… гладила так… И у мужа ладони горячие помню… «ромашечка» и все… ничего больше…

– Дай ей время отогреться! – вдруг крикнул из-за плеча Велимудр, копошащийся в своих порошках. – Пусть сердце оттает, а за сердцем и голова прояснится. Пока мы просто отведем их в ближайшую на пути деревню, да там и оставим на поруках. Коль примут их селяне по-доброму, то и память со временем вернется. Много их таких нынче в наших лесах… Эх, беда чернокнижная!

Лихолов с Елисеем оставили женщину в покое и прошлись по каждому ребенку, так же успокаивая, напевая колыбельные, что-то спрашивая, заставляя вспомнить самое теплое: маму, папу, дом. Было их три мальчишки и девочка, все разного возраста, но одинаково напуганные.

Меж тем Велимудр тоже трудился:

– Ах, водичка, живая, помоги сворожить, – шептал он, ставя котелок с травами и водой на огонь. – Ах, огонек, дружок, матери солнца сынок – нагрей водицы, подсудобь ворожбе случиться!

Когда отвар был готов и остужен, ведун залил его в свободную флягу и налил понемногу в уста каждому из уснувших дружинников.

Первым очнулся Ратибор. Медленно, словно с похмелья принц открыл глаза. И застонал, потому как чувствовал себя высохшим листом: слабым, обезвоженным, да еще и с ужасной тошнотой внутри. Вслед за ним нытье и оханье издали поочередно все остальные пробужденные. Но, слава Судьбе, все очнулись живыми и целыми. Некоторых тут же стошнило, у кого-то болела голова, у третьих ломило все кости. А двум парням, пострадавшим от туманных коршунов, потребовалось лечение Велимудра. Хоть и снял старик боль, оставил кровь, но шрамы останутся уже навсегда.