Полина Полежаева - Волны идут

– Мистер Баркли, рад вас видеть.

– Не думал увидеть вас здесь так рано, – организатор выставки обвел взглядом зал, кивая сам себе.

– Я просто побоялся… опоздать.

– Понимаю, – Баркли еще пуще затряс головой. – Для вас это, должно быть, большой день. Большое достижение. Европейский уровень, так сказать. А до него, между прочим, ваши соотечественники редко дотягивают. Кстати, как вы смотрите на то, чтобы продать несколько произведений?

– Разумеется, почему бы и нет, – Глеб старался не встречаться глазами с этим пугалом. – А о чем конкретно идет речь?

– Ну, в первую очередь о… эм-м… «женоптице», простите эту бестактность, запамятовал название.

– Нет, это определенно невозможно. Я готов расстаться с чем угодно, кроме нее.

– О, прошу прощения, но, я думаю, это все же вопрос цены? – понимающе похлопал его по плечу Баркли. – Иначе вам будет очень сложно сделать себе хоть какое-то имя. Скорее невозможно. И поверьте, речь идет не только о фунтах…

– Но она не продает… – попытался возразить Глеб, но лишь получил еще один хлопок костлявой ладонью.

Баркли направился к двери:

– Лучшим решением для нас станет аукцион! Эти люди готовы выложить баснословные суммы. Не столько за скульптуру, сколько для того, чтобы заткнуть друг друга за пояс. Россия – какая экзотика!

С этими словами он покинул зал, где лешие и водяные теперь казались чудовищно неуместными.

Через четверть часа на плечах служащих в зал вплыл огромный стол. Вслед за ним вышагивал Баркли, не удостоивший Глеба ни полусловом, ни полувзглядом. Стол опустился в свободном углу зала и через каких-то пару минут уже ломился от закусок и напитков. Глеб содрогнулся при виде целого подноса канапе с осьминогами. Их тонкие щупальца свисали с крошечных кусочков хлеба, будто бедняжки все еще надеялись ускользнуть от прожорливых гостей.

Вскоре зал начал заполняться людьми в костюмах и платьях, еще более ярких, чем перья потускневшей жар-птицы. В воздухе тут же повис запах пота и парфюма, а от хора голосов пошла кругом голова. Перед Глебом замелькали лица: кто-то поздравлял, кто-то хлопал его по плечу, кто-то, кажется, даже с ним фотографировался. После гости отправлялись прямиком к столу, с которого с катастрофической скоростью исчезали осьминожьи канапе. Но вот погас свет, голоса заглушили раскаты ритмичной музыки. Глеб был почти уверен, что его хватил удар, а все происходящее – не более, чем галлюцинация. Он и представить себе не мог, что его выставка превратится в танцы. Сгнила, насквозь протухла ваша Академия! Какой же он идиот, зачем вообще сунул сюда нос? Зажатый между горячими мокрыми телами, Глеб стал протискиваться к выходу, порой натыкаясь на прохладный камень невидимых в толпе скульптур. И тут его чуть не сшибло с ног. Не танцующими – вонью. Впереди он четко разглядел треклятый стол, когда кто-то схватил его за плечо:

– Ну, мистер Марков, как вам наша скромная встреча? – проорал Баркли прямо Глебу в ухо. Хватка его костлявых пальцев не давала ступить и шагу – старикан твердо держался на ногах.

Глеб, не в силах что-либо отвечать, кое-как высвободил плечо и ткнул пальцем в стол. В источник кошмарного запаха – запаха гниения. Баркли обернулся вслед за ним и выругался: завитки чудом уцелевших осьминожьих щупалец почернели и сочились слизью. Почему же никто раньше не почувствовал такую вонь?

– Быть не может, какой позор! – Баркли схватил поднос, прикрыл его полами пиджака и кинулся сквозь толпу к выходу из зала. Вслед за ним к дверям заковылял и Глеб.

Едва он очутился в пустом коридоре, как колючая прохлада свежего воздуха совершенно его одурманила. Костюм промок насквозь, Глеб сорвал с шеи петлю галстука и швырнул его на пол. К черту все это! Он не проведет здесь больше ни минуты!

Хотя, минуты шли, а Глеб все не уходил. Потом развернулся и поплелся по коридору: не к выходу, а вглубь Академии, подальше от музыки и осьминожьей вони. А ведь Баркли прав: удались он сейчас с высоко поднятой головой, и прощай имя, прощай Лондон. Надо лишь немного потерпеть, и в награду он получит все, о чем мечтал. Только потерпеть – всего один раз, сегодня.

Когда навязчивые ритмы стихли вдали, светлые коридоры и залы сменились темными, пыльными комнатами. Вскоре Глеб понял, что, предаваясь тягостным раздумьям, он забрел невесть куда и теперь не имел ни малейшего представления, как ему вернуться на выставку. Должно быть, эта часть Академии пустовала давно – здесь было настолько грязно, что через пелену окон Глеб не мог разглядеть очертания улицы. На облупившихся стенах светлели пятна, где некогда висели картины, а двери были сорваны с петель, словно ворота осажденного и разграбленного города.

– Будто здесь война прошла, – пробормотал Глеб.

Очередной зал встретил его стеной затхлого сырого воздуха и причудливыми облаками паутины под потолком. Толстый слой пыли покрывал скрипучий пол… и сотни картин. У Глеба перехватило дыхание. В рамах, скученные, сложенные в стопки, они выстроились штабелями, громоздясь друг на друге. Одни закинутые поверх других, изодранные и растрескавшиеся холсты башнями поднимались до самого потолка. Они возвышались, словно забытые надгробья, имена на которых уже давно стерлись. Перед глазами проплывали портреты неизвестных ему людей, наваленные поверх них пейзажи, потемневшие от сырости и покрывшиеся бледными полосами плесени.

Глеб опустился на пол, и груды картин над ним превратились в стены. Его ладони и костюм, едва коснувшись пола, стали пепельно-серыми от пыли.

«Вот здесь мне самое место», – подумал Глеб, и от этой мысли ему вдруг стало спокойно и даже как-то радостно. Зал он покинул с твердым решением немедленно прекратить выставку и как можно скорее покинуть эти стены.

Когда Глеб вернулся, по спине его пробежал холод: стол с закусками был убран, свет – включен, музыка – приглушена. Взмокшие гости опустошали последние бокалы, а свободное место теперь занимали ряды стульев, на которых обосновались журналисты. Те самые журналисты, о которых Глеб начисто забыл.

– А мы заждались вас, мистер Марков! – воскликнул подскочивший к нему Баркли и добавил свистящим шепотом, – Где вас носило? Что за вид, вы весь в пыли, черт возьми!

Пресса уже навострила уши и занесла острые пальцы над клавиатурами, готовая рвать мистера Маркова на мелкие клочки.

– Леди и джентльмены! – едва не закричал Баркли. – Благодарю вас, что посетили наше скромное мероприятие. Для меня честь представить вам мистера Глеба Маркова…

– Не орите, – перебил его один из журналистов. Он шепелявил от того, что рот его был занят сигаретой. – Он сам все расскажет, вы теряете наше время!

В наступившей тишине Глеб встретился взглядом с целым залом людей, готовых похоронить его заживо вместе с его лешими и водяными. И вдруг одно из лиц привлекло его внимание. В нем не было ни хищнического интереса, ни жадного ожидания: лишь ласковое спокойствие. Одного взгляда на это лицо – созданное им самим лицо Сирин – было достаточно, чтобы очнуться от хватки страха. И Глеб заговорил – спокойно и ладно, совершенно позабыв о десятке газетных стервятников. Он не видел никого, кроме Сирин, с которой будто и вел свой разговор. Когда он закончил, в душный воздух взметнулись руки, один за другим журналисты озвучивали вопросы, на которые он без труда находил ответы. «А ведь все не так уж плохо», – подумал было Глеб, но потом руку подняла девушка в первом ряду. У нее были впалые щеки с почти сведенными выбеленными веснушками и простой деловой костюм.