Джерри Джерико - Голос Бога

– Какое коварство! – воскликнул Аттрактор. – Чего еще ожидать от ёта! Забудь об этом, Фонон. Не слушай его!

– Ты лишишь этого человека жизни, – обратилась ко мне Ланиакея, – лишишь его радости бытия и таинства смерти. И даже очутившись в руках Войда, он не осознает, что жил – настолько примитивным будет его неразвитое сознание.

– Но он не осознает и того, что был использован, – ехидно прошипел пернатый змей. – Так какая ему разница? Сколько таких встречается Войду? В родах умирают миллионы – одним больше, одним меньше…

Он вновь расхохотался, но подавился дерьмом и закашлялся.

– Нет, уроборос, – ответил я, покачав головой, – я не могу пойти на это.

– Что ж, – прошипел змей, положив голову мне на плечо, – в таком случае ты останешься в неведении до скончания времён. И любимые люди твои так и не узнают истину, не получат от тебя откровений и не смогут развиться до совершенства, о котором ты так мечтаешь, друг Фонон.

Он сунул в пасть кончик своего хвоста и принялся испивать оттуда поток нечистот, который нескончаемо сочился из его тела.

– Верное решение, – заметил Аттрактор, – лучше вкуси дерьма, но не демонстрируй свою невежественность. Нет ничего более наивного, чем полагать, что откровения подвигнут человека разумного к эволюции.

– Пусть это наивно, – сказала Ланиакея, – но при этом милосердно, честно и справедливо по отношению к человеку. Откровение, знание истины не совершит никакого моментального превращения из ёта в праведника. Но эта правда даст многим надежду и принесет с собой утешение в сердца, раненные отчаянием и ненавистью.

– Либо принесет страх. Вызовет панику, диссонанс, раздор и упадок.

– Кто не ведает страха – не ищет пути, не ломает преграды. Пусть будет страх. Любая истина пугает. Страшит своей непреложностью. И страх перед нею понятен – он помогает осознать свою ответственность перед нашим миром.

– Неужели ты согласна с пернатым змеем? – изумился Аттрактор. – Я чувствую твою расположенность к его речам.

Ланиакея улыбнулась. Она обняла меня за плечи, и я прильнул к ней, окунувшись в облако искристой звёздной пыли.

– Я расположена к правде. Поскольку правдивы его слова, не могу не согласиться с ними. Однако также признаю и то, что решение, предложенное им, – противоречиво и вызвало у Фонона смешанные чувства. Действительно, познать материальную смерть возможно, лишь родившись человеком. Но сможет ли Фонон пойти на это – воплотиться в человеческом дитя, лишив его сознания? Он считает это убийством.

– Ты права, – ответил я.

– Я рад, что Фонон столь сообразителен, – изрёк Аттрактор и больше не заговаривал с нами.

– Милый брат, – Ланиакея взглянула на меня. В её глазах я узрел тысячи планет, пульсирующих жизнью. Каждая из них была знакома и мила мне. – Я знаю, что отныне ты будешь мучим думами о нашем разговоре и о том, что предложил пернатый змей. Однако запомни также и мои слова: обладание истиной не важнее, чем желание её отыскать, и прежде всего – отыскать в себе самом.

– Благодарю тебя, Ланиакея, – ответствовал я, оплетая её нитями своих бесконечных волос. – Я знал, что, придя к тебе, непременно получу совет и твоё участие.

– Куда ты теперь направишься?

– Вновь попытаюсь поговорить с Войдом.

– Опять, – раздражённо прошипел пернатый змей. – Уж сколько раз ты обхаживал его! Не выпытал ни слова! Он талдычит одно и то же.

– Что остаётся, друг уроборос? Что остаётся мне?

И понеслись мы вновь сквозь стаи сверкающих комет и звёздные всполохи навстречу тьме. Глубокая чистота, полнейшее безмолвие и покой царили здесь. Я наслаждался её безупречной красотой и невозмутимым величием, как и другие ёты, которые чувствовали даже некое родство с её безжизненным холодом. Они не боялись Войда и при его появлении нисколько не вострепетали.

Я воззвал к брату своему, и он явился. Он вышел из тьмы, как вздох выходит из твоих лёгких, друг мой. И вновь он предстал передо мной, исполненный совершенной красоты и безмятежности.

Войд всегда был непостижим и абсолютно непроницаем, недоступен мне. Не мог я оплести его, не мог изведать его глубины, не мог и проникнуть в его разум, что всегда позволяли мне прочие мои родичи, даже строгий Квазар.

– Фонон, брат мой, – признал меня Войд.

Голос Войда разливался во мне, как тёплый мёд по твоей глотке, друг мой. Лицо его было столь прекрасно, что невозможно было оторвать взгляд от его безупречных черт. Как описать тебе чудесный лик пустоты? Как описать глаза – средоточие тьмы? Как дать понять тебе, что весь облик его, окутанный саваном глубочайшего мрака, не имеет равных во вселенной? Лишь одним словом – совершенство.

– Войд! – я протянул руки, и он принял меня в свои студёные объятия. Меня тут же охватил дух вечного холода, ласкающий своей гладкой свежестью. Я робко опустил взгляд. – Вновь я перед тобой.

– Ты единственный, кто ищет моего общества, Голос Бога. Единственный, кто говорит со мной и жаждет моего слова в ответ. Ты частый гость у меня.

Войд взял одной ладонью моё лицо и поднял его за подбородок.

– Отчего же смущаешься ты, Фонон? Печальны твои глаза.

– Помнишь ли, Войд, о чём просил я тебя в прошлые наши встречи?

Тот кивнул.

– Тебя привлекает тёмная материя и то, что скрыто в ней. Но недра её непроникновенны. Ты чужд и бесполезен в её совершенной пустоте, потому тебя она не примет.

– Возможно, если ты проведёшь меня… – я обхватил его за шею, – если раскроешь передо мной завесу… мой прекрасный брат, позволь мне войти!

Мои волосы бессильно скользнули по телу Войда, словно наткнувшись на ледяную стену.

– Я проникну в твой разум и оплету тебя нитями своей бесконечной приязни, – продолжал я. – Ты вернёшься во тьму, и вместе мы узрим её истину.

Войд покачал головой.

– Не зришь ты пустотой, Фонон. Ты наполнен мыслью и разливаешь её окрест, созидая и наполняя звучанием весь мир. Во тьме же нет звука, нет мысли и света. Тьму может узреть лишь тот, кто зрит пустотой, чьи глаза наполнены тьмой.

– Например, мертвецы, – ехидно прошипел мне на ухо пернатый змей.

Я приложил ухо к пустой груди Войда. В ней не билось сердце, как у человека, не полыхали пламенем звёзды, как у Ланиакеи, не ярилось бешеное пламя, как у Квазара. Клубилось в ней нечто могучее и неизвестное. Словно перебивая друг друга, нестройным хором гремели с неслыханной мощью отголоски чего-то тревожного и грандиозного. Представь мальчишку, приложившего ухо к двери пустой комнаты, за пределами которой клокочет кровопролитная битва.

Я отпрянул от Войда и схватился за голову. Эта мощь показалась мне знакомой! Так звучит… ну конечно! Так звучит лишь сингулярность. Если бы у космоса было сердце, оно билось бы именно так. Неужели Войд, подобно Матери, таит в себе этот грандиозный плод? Как такое возможно?