Ольга Овчинникова - Доедать не обязательно

Я стала грызть себя, как голодная псина кость. На руке остались следы – пародия на компенсацию. Безумие, поглотившее меня, как очевидно, уже давно, вылилось в опустошающую истерику. Если б ты только знал, как измытарил меня воспоминаниями, этой тоской по несбывшемуся, этой печалью.

…Глор спросила, что в нём было такого, чего нет в других, и тут оказался выход. Я стала вытеснять его, отвлекаться. Верёвки? Я нашла того, кем можно заменить и это. Намерение – вот где сила, а я хочу забыть его, – забыть до последнего шрама. Завтра среда, встреча с шибари-мастером 2 2 Шибари (от япон.) – искусство связывания. . Про него говорят: «Путь верёвки начинается в сердце». Он наверняка мне поможет ».

В коридоре тихонько скрипит дверь, но для Греты это звучит паровозным гудком, – она подпрыгивает на месте:

– Чёрт. Чёрт!

Слышатся невесомые шаги. Аккуратно Грета кладёт тетрадь рядом с подушкой и наступает на упавшую ранее ручку. Наклоняется, суетливо нашаривает её под кроватью, подбирает и суёт в дневник, бешено пролистав его до чистых страниц в наивной надежде, что она лежала именно там.

Метнувшись в душевую, кидается к мусорному ведру, тащит оттуда пакет, на дне которого одиноко лежит коробка из-под простокваши, и устремляется на выход, где сталкивается лицом к лицу с хозяйкой дневника.

У неё миндалевидные, серые с голубизной глаза, изящная шея – того и гляди, переломится – и худое, на грани истощения тело, одетое в лёгкий сарафан. На ногах – тонких, как две лучины – кожаные сандалики. Странная неподвижность выразительного взгляда придает ей некую ненормальность, будто бы женщина смотрит вглубь себя, – и это настораживает, отстраняет. Каштановые волосы с прядями, отливающими красной медью, непослушны, взлохмаченным облаком обрамляют лицо, обтекают плечи, багровая и шероховатая кожа которых шелушится и облазит полупрозрачными плёнками. Дышит отрывисто, почти не моргает – зрелище трогательное, в чём-то драматичное и ранимое, с некоторой долей трагизма, как у приговорённого к смерти. От неё исходит странное спокойствие, будто человек потерял всё, что имел, и потому бояться ему уже нечего.

– Я закончила, – искусственная улыбка Греты напоминает гримасу. – Вот, осталось заменить, – она выныривает в коридор, ловко просочившись между женщиной и тележкой; хватает рулон с мусорными пакетами и криво-косо, со второго раза отчленяет один из них.

Женщина молча протягивает руку, – на тонком запястье поперёк вен проступают шрамы, похожие на ивовые прутики, внедрённые подкожно, – свободно забирает пакет и захлопывает перед лицом ошарашенной Греты дверь.

При желании всегда найдётся тот, кто погорячей.

Клуб расположен в подвале, вывесок нет. Соня спускается по ступеням, толкает тяжёлую дверь и проваливается внутрь.

– Добрый вечер, – здоровается с ней молодой бармен из-за стойки. Глядит вопросительно.

– Я… – Соня шарит в кармане в поисках визитки, застрявшей, как назло, в глубине разорванного шва. – От Ангелики… Вот, – наконец, вытаскивает её.

Бармен согласно кивает, указывает на гардероб.

Людей мало. Играет ритмичная музыка, свет приглушён, и по полу размеренно кружат алые пятна. Антураж пугающ: с потолочных балок свисают цепи и кольца, а на стене нарисована чёрным змея с прищуренными глазами и приоткрытым ртом, из которого торчит кончик раздвоенного языка. Жирное тело многократно изогнуто, будто она бьётся в агонии.

Это – вечеринка, посвящённая шибари.

К Соне подходит мастер – крепко сложенный, с мотоциклетными очками на лбу, весь в тёмном – смотрит на неё и улыбается краешком рта. Голова гладко выбрита. Он снимает косуху, на спине которой написано «Если ты читаешь это – значит моя шлюшка упала с моцика», обнажая массивную портупею со множеством карманов для ножей и мелочёвки. На мускулистых плечах вытатуирована змея: из одного рукава чёрной футболки выглядывает голова, из другого выступает хвост, массивное тело скрыто под одеждой.

Вблизи мастер производит жуткое и даже отталкивающее впечатление: уши, ноздри, брови пробиты штырями, и только испытующе-внимательные глаза выдают за этой пугающей внешностью адекватного и даже чувствительного человека. У него проницательный взгляд, грациозные и выверенные, словно у сильной кошки движения, и со всем этим хочется взаимодействовать, быть.

– Даймон, – представляется он. У него приятный, хрипловатый голос, какой бывает у курильщиков. – Это ты мне звонила, да?

– Соня, – приседает в неловком реверансе Соня. – Да, я.

– Опыта, как очевидно, нет, – утверждающе спрашивает он.

– Э-э-э… Небольшой есть. Без подвешивания.

– Сегодня будет с подвешиванием, – предупреждает Даймон. – Вниз головой висеть можешь?

– Могу. Только недолго. Не полчаса, – смущённо отвечает она.

– У нас будет всего полчаса на всё про всё, – озвучивает он временные рамки и продолжает про безопасность: – Если что-то пойдёт не так, дай мне знать. Слово «Стоп» означает полное прекращение всяких действий и спускание тебя на землю. Это понятно?

– Да.

– Травмы позвоночника, переломы, вывихи?.. Были?

– Нет, нет, – торопливо мотает головой Соня, умолчав о травме спины. Лишь бы не передумал!

Выбивая позвонки солдатскими берцами, её избил бывший хахаль, – неделю лежала пластом, – и теперь мышца у лопатки, перерождённая в тяж, при малейшем сквозняке обострялась и дико болела. На следующий день хахаля переехала машина скорой, под колёса которой он, будучи пьяным в стельку, и упал с тротуара. Скончался уже в больнице от кровоизлияния в мозг, – так сказали врачи.

– Ещё по технике безопасности, – вторгается в её мысли Даймон, беря её за ладонь: – Сжимай.

Она крепко стискивает его пальцы дрожащими своими.

– Я периодически буду так делать, а ты сжимай.

– Хорошо, – кивает Соня, вцепившись в руку так отчаянно, что её плохо скрываемое волнение становится очевидным.

– Давай начнём, – Даймон уверенно освобождается, ловко скидывает портупею и вешает её на спинку стула. Достаёт из мешка верёвку – несколько тугих, аккуратных мотков.

Музыка становится громче. Клуб погружается в полумрак. Люди – толпа людей – стоят поодаль в ожидании начала, но в мире Сони существуют только двое: она и Даймон.

Он забирает её руки, крепко, но не туго фиксируя их за спиной. Завязывает глаза платком, и музыка в кромешной тьме взрывается децибелами.

Уверенными витками на грудь и плечи ложится верёвка.

«Он так бережно и сильно проявлял своё превосходство, что я моментально расслабилась».

Её мотает, приходится танцевать на цыпочках. Худые ноги выглядят по-детски беспомощно, полупрозрачная кожа на икрах отливает голубоватым мрамором.