Василий Ворон - Обращенный к небу. Книга 1

Мальчишки, распалённые оружием викинга да его сказами, понастругали себе деревянные мечи и щедро награждали друг дружку ссадинами и синяками, пока Сневар Длинный, имеющий теперь вес неоспоримого доверия, сказал, что так не годится. Он достал свой меч, вышел, прихрамывая, на середину двора и велел Илье и Хвосту атаковать его с обеих сторон. Перехватывая поудобнее вспотевшими ладонями рукояти своих деревянных мечей, ребята потоптались, пошмыгали носами и, подбадриваемые криками сверстников, вставших в круг, бросились на Сневара. Тот, даже не подняв меча, легко, ничуть не хромая, увернулся и прикрикнул на мальчишек, чтоб не играли в бирюльки, а нападали всерьёз. Разозлившись от хохота товарищей, Илья с Хвостом кинулись на викинга вновь и сейчас же неведомо как оказались на земле с жалкими обломками своих потешных деревяшек в руках. Ротозеи, стоявшие вокруг, от восхищения взвыли. После сего дня вся ватага деревенских мальчишек, увиливая от домашних обязанностей, стала каждодневно наведываться на двор Сневара Длинного и постигать премудрости ведения боя. Синяков, однако, не убавилось, деревянные мечи покрывались безобразными зазубринами да сколами, выстругивались заново и опять сшибались с глухим стуком, нёсшимся со двора, заставляя ворчать сельских баб и посмеиваться в бороды мужиков. Так прошло два лета, в течение которых рвение одних мальцов поугасло, других (с Ильёй заодно) – закалилось. Мальчишки взрослели, забот по хозяйству становилось всё больше, и, если они чересчур усердно упражнялись с мечами, забывая о страде, Сневар сам гнал их к родительским угодьям, шутейно грозя совсем прекратить боевую выучку. Это действовало безотказно, отцы да деды одобрительно кивали бородами Сневару при встрече, и в селе викинг прослыл добрым толковым мужиком.

Крепли мозоли на ладонях Ильи от деревянного меча да отцовского плуга, ростом он уже догнал матушку и плечи всё раздавались в ширину, а в сердце поселилась чудо-птица Любовь.

Оляна оказалась в селе вместе с обозом пожарников из соседней деревни, появившихся в следующее лето после того, как пришёл Сневар Длинный. На степняках вины не было: болтали, будто кто-то пустил «красного петуха» от давней жгучей обиды. Уцелело пять семей, в числе коих и Оляна с матерью и младшим братом (отец с бабкой сгинули в огне).

Увидев Оляну впервые, Илья сперва даже позабыл о занятиях у старого викинга. Она была ему погодком, с густыми тёмно-русыми, коротко остриженными волосами (после уже Илья узнал: косу, опалённую огнём и превратившуюся в верёвку, пришлось отрезать). Волосы едва доходили ей до плеч, и, смущаясь, она по-бабьи повязывала голову платком, от чего казалась старше. Илья не знал, можно ли было назвать её красавицей, потому что ни с кем об этой своей тайне не смел говорить, но для него она была краше всех. Одни только глаза с плавным, волной, разрезом казались ему чудом. Увидев её глаза впервые, Илья уже не умел их позабыть: они смотрели на него сквозь мельтешение деревянных клинков и оставляли сладкую дрожь в сердце. То, что она тоже при случае смотрит на него, он не видел – он это чувствовал кожей, как ощущают солнечные лучи. Он понимал – не разумом, но сердцем – что их обоих тянет друг к другу неведомая великая сила. И не ошибся.

Тем временем всем миром срубили погорельцам и́збы на краю села – дальнем от дома Ильи. И как-то поутру он встретил Оляну у колодца. Она уже сливала воду из журавельной бадьи в своё ведёрко, когда он подошёл и молча, не зная, что сказать, стоял рядом. Он тискал коромысло и не мог оторваться от девичьих лопаток, бойко ходивших под сарафаном. Она обернулась, прямо посмотрев ему в глаза, и просто и спокойно улыбнулась, будто старому знакомцу.

– Здравствуй, Илюшка, – сказала она, придерживая бадью и чуть отходя в сторону, уступая место Илье. Он шагнул к ней, хватаясь за мокрую посудину, и окунулся в её глаза.

– Здравствуй, Оляна, – ответил он, чувствуя, как у него захватывает дух, будто он раскачивается на высоких качелях. Ему захотелось сейчас же, немедленно что-то сделать для неё, одарить чем-то замечательным, и, ещё не зная, что это будет, его язык сам вытолкнул из пересохшего рта:

– Хочешь, я покажу тебе своё место?

– Хочу. Да солнце высоко, недосуг ещё. Перед вечерней зарёй крикнешь у нашего дома утицей. Умеешь? – предложила она, и в её глазах замерцал волшебный свет.

– Умею, – плывя к этому свету, ответил Илья и принялся опускать бадью к далёкой воде колодца.

В своём тайном месте он не был с прошлого лета, и оказалось, что уютная нора обвалилась от натиска вешних вод. Расстроенный и сконфуженный Илья не нашёл, что сказать, а Оляна рассмеялась и махнула рукой:

– Экая беда. Так часто выходит. Чудесное оказывается обыкновенным. И наоборот.

В её глазах блеснули искры заходящего солнца:

– Когда я совсем малáя была и увидела по весне одуванчики, они мне очень по нраву пришлись: жёлтые комочки на зелёной земле. Я думала, эти цветы такими и останутся, но они обернулись чудны́ми белыми шариками. Мне было очень интересно, я помню, сорвала один, понюхала, а он ничем и не пахнет. Только в носу защекотало – я и чихнула. И чудесный цветок превратился в пыльное облако. Только рябая головка осталась, – она звонко засмеялась, сорвала росший неподалёку яркий одуванчик и ткнула Илье в нос.

– Теперь у тебя от этого чуда лисый [3] Лисый – жёлтый (потому и зверь лиса, и грибы лисички: от слова жёлтый). нос, – весело разглядывала она Илью, а ему было так легко и хорошо рядом с ней, словно они всегда были вместе, как брат и сестра, и это его тайное место было их общим.

Занятия у Сневара стали непостоянны, происходили время от времени, однако совсем не прекращались – даже ради Оляны Илья не мог поступиться ими. И она это понимала и была не против этих его упражнений, наоборот – если могла, всегда приходила на двор Сневара и, сидя у крыльца на завалинке, смотрела. А Илья и рад был лишний раз покрасоваться перед ней, да только не особенно это у него получалось: когда Сневар Длинный вставал против него, сам он чувствовал себя щенком рядом с волкодавом. Не щенком даже, а котёнком, к тому же слепым. И в это время Илья твёрдо обещал себе постигать воинскую науку дальше, чтобы стать таким же мечником, каким был старый викинг.

– Зачем тебе это, Илья? – спрашивала его Оляна. – У тебя ведь отец землю пашет.

– А я воином стану. Что же такого? Хлеб сеять будет кому и без меня.

– Воевать, значит, пойдёшь? – спрашивала Оляна, и Илья слышал в её голосе смуту. – А я как же?

– А что – ты? – смущался Илья. – Ты не бойся, Оленька, я тебя никогда не брошу.

– Иные из сечи не возвращаются, – еле слышно говорила она и замолкала. Илья терялся, обнимал любимую за плечи, пытаясь заглянуть в повлажневшие глаза, и смущённо бормотал, стараясь обратить всё в шутку: