Максим Городничев - Родившийся в эту ночь

– Признаться, многих порешил, – мурлыкнула стекловата. – Грешников и чернокнижников, коих матушка-Русь приютила, а они ей в грудь серпом, и в лицо румяное плюнули… Казнокрадов всех и опричников.

Я вспомнил, как прошлой весной боярина Кучку нашли разорванным в одном из московских скворечников. Брызнув рвотой, я отвернулся от этого воспоминания. Голову будто забинтовало целой бухтой влажной ветоши. Она упорно сжимала кольцо, покалывая выбившимися волосками.

– Не все такие! – Воззвал я к жути безмолвным сомьим ртом. – Пощади!

Паразит быстро преображался. Взгляд его стал ярче, лицо вокруг буркал хорошело: сглаживались жабьи черты, волосы, стоящие неубранным стогом, улеглись. Умом я понимал, что никакого второго меня не существует – одна лишь болтливая тень на стене. Вот только не могло быть тени в полной черноте. И я ничего не мог поделать с тем фактом, что тень знала обо мне, Раскольникове, больше, чем я сам.

– Жить хочешь? – Буркнула тварь.

– Хочу, – запричитал я. – Очень хочу.

– Мазохист! Тяжек крест человеческий, а вы его знай тащите. И все дальше уходите от души, которой наделены при рождении. Вы и не подозреваете, что это происходит, пока вдруг не ощутите потерю, не ведая, что именно утратили. Грусть омрачает ваше чело, но вот вы оправляете косоворотку, рубите голову беспородной псине, и только свист ветра в ушах…

– Ды я ж не опричник, обознались, ваше благородье!

– Вижу, – не стал чиниться паразит, – потому и жить будешь, людя́м на пользу! – По моему телу явственнее заструилась смолистая жидкость. Я дернулся, но густая субстанция не позволила встать. Роящиеся в голове хаотичные воспоминания смазали старое и новое в слоеный пирог настоящего. Существо изучало мои извилины, как берестяную грамоту.

То были страшные мгновения. Раскачиваясь над дырой, я холостой глоткой выл, понимая, что совершается святотатство. Нечто из-под земли лишило меня воли и голоса, и вот сейчас крало имя.

Очертания скелета сортира, различимые во мраке, дрогнули, затуманились и стали обрастать живой плотью. Зазмеился по стенам мышечный орнамент, наметились уродливые узлы вязки. Эти новообразования постепенно увеличивались, обретая форму, переползали на мои плечи, и продолжали говорить своим досочным скрипом:

– Уж вдвоем-то наведем здесь порядок, верь мне, парень, не вороти нос.

– Не верю, – завыл я.

– Знаешь, что говорят человеку, который не умеет плавать? Перестань сопротивляться воде. Здесь то же самое. Не цепляйся за ярлыки – верю, не верю, бред, не бред. Поверь в волшебство. Твой волшебник – какашка. У него для тебя много сюрпризов. Просто смирись с этим.

Пока я слушал, в голову закралось окончательное понимание, что дыра в полу изрядно шевелится. Ситуация была скверной. Но все же, как поверить в сверхъестественное? Есть вещи, которых не может быть в природе. Или… может?

Я непостижимым усилием вскочил и прижался к стене. Из дыры в дровяном настиле на меня скалился огромный рот с досками-зубами, торчащими во все стороны.

Мои глаза закатились; взгляд будто сам в себя провалился. Я рухнул на пол, но не ощутил удара, тело вновь сделалось оглоблей. И снова чернота, только чувство теплилось, что надо мной реет жуть с пальцами-ножами – дух нужника. Туловище выписано тщательнее, нижняя часть подернута дымкой. Потом оно наклонилось и легло, принимая положение моего тела. Мошки, дежурившие в ночную смену, уже слетелись на запах, усиливая ощущение непоправимого.

Дальнейшее представляется весьма смутным. Кажется, я отключился, нащупав весь мир в своем пустом кармане. Потом в край зрения влезла злополучная дыра, теперь она была самая обычная, без заноз-зубов, клацающих в нетерпении. И с мыслью о ее обычности я понял, что пришел в чувство. Мысль была простая, примитивная, но и ее хватило, чтобы смыть мертвечину с мозга. Я почмокал губами, ощутив вкус крови. Кажется, падая, ударился о доски лицом. Пошатнувшиеся нижние зубы пришлось языком выталкивать обратно, чтобы они встали на место. К поверхности лениво всплыли события пережитого ужаса, и сейчас я не был уверен в их реальности. Далеко внизу, на дне дерьмового распадка вспыхнули два красных уголька и тут же погасли. К счастью, большего было не разобрать. Помню только, уже на заре я выбрался из проклятого скворечника. Утро расселось по веткам, задумчиво топталось на головах повешенных, следило за прохожими еще припухшими после сна глазами.

Я длинно вдохнул свежести, и четырьмя касаниями смахнул с себя налипшую пыль, будто перекрестился. Поозирался украдкой, щурясь от втирающегося под веки солнца, но люд пялился на болтающиеся в невесомости марионетки, и на живых не обращал внимания. Весьма кстати. Я обогнул нужник и неуклюже побрел к реке, мысль залезть в воду и помыться сопровождалась заразительным зудом. На долгий миг пережитое нахлынуло прибоем. Все тело стало зазубренной мешаниной чесотки, и я прочесывал фрактальное переплетение улиц Китай-города, стараясь не попасть на глаза опричникам.

Я шагал по пыльным мосткам, и прохожие нет-нет да закрывали носы платками. Особо въедливой оказалась булочница, на своих немолодых ягодицах дежурившая возле лотка. Собрав губы в жемок, она долго сверлила меня, как ей казалось, презрительным взглядом. На деле только прищурила глаза. Смутно догадываясь, в чем дело, я ускорил шаг.

Воздух быстро нагревался, а тени от изб и теремов не хватало, чтобы укрыться от ползущего к горизонту солнца. Жара обернулась войлоком, облегшим мои плечи клоками свалявшейся шерсти. Я чувствовал, как по лицу побежал пот, а мокрые волосы прилипли к шее. В окнах из глянцевого бычьего пузыря бок о бок со мной шествовал мой двойник в балахоне калики перехожего. Я был почти рад его компании. Кроме него никто вокруг не знал, что со мной приключилось, и оттого неподвижность знойного города пуще прежнего будоражила нервы.

Я заложил длинный крюк, огибая стрелецкий конвой, и оказался на Васильевском пригорке, откуда хорошо виден Кремль. Белозубо сверкали башни его, сусальным золотом горели купола, стрелами взмывали в небо колокольни. За прочными стенами сокрыто сердце Руси-матушки и престол государя Иоанна.

Я вздохнул, перекрестился на Кремль и пошел дальше, к тянущемуся в бесконечность Земляному городу Москвы. Город мнился больше, чем на самом деле, ибо имел пространные сады, а граница окраины не везде прикрывалась стеной, рвом или башнями, и жизнь выплескивалась за укрепления.

Лошади робко цокали по улицам, при виде меня фыркали и били в землю копытом, проявляя изрядное беспокойство. Возчики недобро косили багровым глазом, кнуты подозрительно извивались в их пальцах.

– Юродивый! – Кричали они.