Лизз Демаро - Дьявольские шутки

Священник оцепенел: на мгновение ему показалось, что он не сможет дослушать этого человека до конца. Слишком вызывающими и провокационными были его вопросы; слишком откровенными и наглыми были его слова. Он с трудом заставил себя отрицательно покачать головой, и вызвал у Рагиро ещё одну волну душераздирающего смеха. Отец Мартин крепко сжал Библию в руках и стиснул зубы: он ведь уже принял решение выслушать, значит, отказываться не имел права.

– Конечно же, нет. Вы не встречали ни Бога, ни Дьявола, – продолжал Рагиро, лишь изредка поглядывая в сторону священника. – Зато я встречал. И того, и другого. Так вы согласны выслушать меня, святой отец?

– Вы могли бы не спрашивать меня об этом, – стараясь не выдать своей взволнованности, ответил отец Мартин. Немного погодя он все же присел рядом с заключённым, решив, что так разговор выйдет более искренним. – Продолжайте. Я выслушаю вас.

Одними уголками губ Рагиро усмехнулся, и в этой усмешке отец Мартин увидел намного больше отчаяния и несвойственного, неестественного для такого человека раскаяния, чем во всех услышанных им до этого исповедях; чем у всех увиденных им до этого грешников. Мартин отпустил Библию и одной рукой ухватился за висящий на груди крест, срывая его с себя, словно в знак подтверждения того, что это не обычная исповедь .

– Когда мне было восемь, я встретился лицом к лицу сначала с Дьяволом, а потом – с Богом…

– Вы встречались с… Дьяволом и Богом? – неуверенно перебил заключённого отец Мартин, поражённо уставившись на крест в своих руках.

Он не верил и верил словам Рагиро одновременно. Он хотел поверить ему, но не мог, потому что это было невозможно. Мартин слышал стук собственного сердца, эхом ударяющийся по вискам. Рагиро почти что оскалился в ответ на вопрос священника, будто бы чувствуя его неверие и желание верить каждой клеточкой своего тела.

На самом деле Рагиро хотел бы поговорить с кем-нибудь другим – с кем угодно, но только не с тем, кто называл себя служителем Господа, потому что все священники одинаковые. Это раздражало сильнее всего остального. Он вырвал цепочку с крестом из рук отца Мартина и кинул в стену. В этот раз священник даже глазом не повёл.

– Я не помню своих родителей, не помню самого раннего детства. Моё первое воспоминание начинается с тесной комнатушки в детском доме семьи Инганнаморте с тусклым освещением, обшарпанными стенами и писком крыс, раздающемся откуда-то из угла. Я не знаю, как и почему оказался там, но я был заперт в четырёх стенах наедине со своими страхами и незнанием, что делать дальше. Вы можете представить себе, как чувствует себя восьмилетний ребёнок, запертый в холодной комнате, похожей на эту тюремную камеру, и зная, что там, за окном-решёткой, у него нет ни одной живой души, которая могла бы помочь? Отец… Мартин, кажется, да? – Мартин в ответ лишь коротко кивнул. – Отец Мартин, вы говорите всем, кто к вам приходит, что Бог поможет. Тогда скажите, где же был ваш Бог, когда спустя два дня дверь моей личной тюрьмы открылась и на пороге появился Дьявол?

Его звали Чезаре Инганнаморте, и тогда ему было не больше тридцати пяти лет. Первое, что мне бросилось в глаза, был его чёрный и длинный плащ, напоминающий одеяние того, кто пришёл из Преисподней. Так я решил, когда мне было восемь, но уверяю тебя, священник, – забыв о каких-либо правилах вежливости, Рагиро обратился к Мартину дерзким «священник» и счёл это абсолютно приемлемым. Мартин не стал его поправлять. – Если бы я увидел его сейчас, я бы подумал точно так же.

Он напоминал Дьявола не только своей одеждой – от него разило, будто он явился ко мне прямиком из Ада. Нет, отец Мартин, не того Ада, о котором ты подумал. Я говорю о другом Аде, о реальном. Который рядом с нами, прямо здесь и прямо сейчас. И не говори мне, что эти страдания с лихвой окупятся на небесах, – я не верю и никогда не верил во всю эту религиозную чушь.

Рагиро на секунду замолчал, позволяя священнику осознать всё, что он только что произнёс. Несмотря на собственную ожесточённость и хладнокровность, он прекрасно понимал, что молодому священнику слишком странно и страшно слышать то, о чём он рассказывал. И тем не менее он не собирался утаивать даже самые жуткие подробности своей жизни. Мартин ведь согласился и сам хотел услышать историю от начала и до конца.

– Когда я увидел Чезаре там, в чёрном ореоле смерти, подумал, что на этом всё и закончится, что это и есть то, что люди называют концом. Я ошибся. Это было начало начал, – Рагиро замолчал на несколько долгих минут, но священник не торопил его. Он уже понял: в этой одиночной камере они проведут всю ночь.

– В той комнате, где меня держал Чезаре, не было никого, кроме крыс, но я знал, что я не единственный. Каждую ночь я слышал сдавленный детский плач; каждый день я слышал надрывный детский крик. Поначалу они не трогали меня. Три раза в день пожилая женщина по имени Донателла в таком же чёрном одеянии приносила мне еду. Она позволяла называть себя просто Дона, но разговаривала редко. Просто приносила поесть и уходила, а потом забирала пустые тарелки. Как-то раз я попросил у неё одеяло, потому что было холодно, и даже тогда она ничего не ответила, но вместе с ужином принесла тёплый плед. Я счёл это за доброту, подумал, что она обо мне заботится… А она всего лишь выполняла свою грязную работу – не давала мне погибнуть до того момента, пока это не понадобится самому Чезаре. Жаль, я не понимал этого.

Плечи Рагиро напряжённо опустились. От глаз Мартина это не укрылось, но он не стал ничего говорить. Не стал прерывать поток его мыслей, чувств, эмоций.

– То, что было потом, нельзя назвать даже Адом. Это было в стократ хуже Ада. Прошло примерно полгода с тех пор, как я появился там. Сам Чезаре приходил ещё пару раз, но по-прежнему ничего не говорил и просто смотрел на меня. После его визитов я не мог даже сомкнуть глаз. Мне казалось, будто он всё ещё наблюдал оттуда, откуда я не смог бы его увидеть. Его взгляд раньше виделся мне в кошмарах. Конечно, со временем мои кошмары стали более реальные, более мучительные и более жуткие, – и Рагиро мысленно добавил, что священник обязательно услышит об этих кошмарах. – Спустя эти полгода Дона впервые в жизни сама обратилась ко мне.

– Пойдём со мной, – позвала она, и я пошёл, будто бы мог ей доверять и доверял, будто бы она когда-то дала обещание не причинять мне вреда. Будто бы она была моей тётей или бабушкой. Её голос звучал ласково; наверное, именно так матери обычно обращаются к своим детям. Впрочем… я не мог знать этого наверняка.

Мы шли по узкому тёмному коридору, который едва ли освещался несколькими факелами, изредка попадавшимися на пути. У Доны в руках был фонарик – света от него было немного, но его маленький огонёк позволял не сойти с ума в кромешной темноте и мёртвой тишине. Наши с Доной шаги гулким эхом отдавались в моей голове. Думаю, мы шли не больше двух-трёх минут, но тогда для меня они были равносильны нескольким часам. Дона вновь замолчала, словно вовсе не умела разговаривать.