Марк Хэппи - Элео

Кайвосачи дождался, пока девушка вспомнит заданный им вопрос, и вновь попытался воспользоваться тишиной, но на сей раз все же был вынужден чуть подтолкнуть.

– И всё-таки, где же вы родились и выросли?

– В поместье Джустизия, – ответила она.

– Вы не шутите!? – чуть дёрнулся Кайвосачи. Такой расклад казался ему невозможным.

– Это правда. Элео вам подтвердит.

– Но почему же… – Кайвосачи оборвал одурманенную торопкой фразу и чуть поразмыслил. – Как же вам удалось выжить во время геноцида? Разве повстанцам не было известно о том, что вы поддерживали монархов? – Джуса посмотрела в пол, рассматривая узор ковра, который, хоть она и не хотела этого признавать, напоминал ей ковер в кабинете отца.

– Мой отец, – заговорила она, – сам был зачинщиком восстания. Я была дочерью того, чьи руки вонзили нож в спину собственных монархов, – Кайвосачи понимающе кивнул, хотя изнутри его распирало недоумение, он тихонько ожидал продолжения истории. – Ему не нравился монарший строй. Он постоянно твердил, что жизнь в поместье лишает нас свободы. Но не переживайте за меня, я никогда не верила отцу. Он, в отличии от матушки, всегда бил нас и кричал, думал, что сможет так внушить нам свои взгляды… Как же тут разделять мечты?..

– Значит, это ваша матушка обучила вас этикету? – Кайвосачи попытался отвести в сторону диалог. – Прошу меня простить, но я заметил за вами некоторую манерность, от этого и любопытно стало.

– Матушка не только этикету нас обучила. Она в тайне от отца читала нам свитки логоса и растила в согласии с монаршим учением.

– Вы через столько прошли, – фельдмаршал задумался и вновь обратился к девушке. – В таком случае вы можете помочь следствию и ускорить выздоровление генерала… Не хотелось бы принуждать вас говорить на эту тему, поэтому если вы не можете, я всё пойму.

– Ничего. Раз судьба Элео зависит от следствия, я помогу.

Фельдмаршал довольно покачал головой.

– Тогда расскажите мне всё, что вам известно касаемо произошедшего на месте геноцида в поместье Джустизия. Всё, что было после пожара.

Русые волосы Джусы замельтешили у неё перед глазами; свистящий сквозняк притянулся от камина к двери и растрепал подол платья, от чего она вновь взглянула вниз, туда, где был ковёр с узорами, манящий своим ностальгическим веянием. В какой-то момент на своей щеке она будто бы наяву почувствовала отцовский удар тыльной стороны ладони, который доставался ей всякий раз, когда он приходил в очаг раздражённым. Повода для такого раздражения иногда и вовсе могло не быть, но «в целях профилактики» детям часто доставалось. Отец считал, что только его взгляды на жизнь помогут нынешнему поколению в будущем обрести свободу.

Она коснулась своего лица, чтобы успокоиться. Тяжёлое дыхание нужно было перевести, и она уже вознамерилась сделать это, но поняла, что по той самой щеке, где чувствовалась боль, теперь катилась слеза. Было уже всё равно на этот проклятый ковёр: смотри она, не смотри – что было, то было, ничего уже не изменить. Она решила больше не вытирать слёз и не жалеть себя.

– Это были мучительные три солнечные смены голода, страха и боли.

Хруст ломающихся осколков стекла под ногами встречался всё чаще. Это вызывало раздражение. Не только этот хруст, но и вообще много чего сейчас безумно раздражало. Но он не мог позволить себе такую роскошь, как бессмысленная трата эмоциональных ресурсов. Каждая эмоция теперь была на счету, ведь они напоминали ему о человечности. Снова хруст под ногами. Громовая туча расколола пространство звонким рёвом. Он не стал смотреть вверх, потому что не мог позволить себе то, что простые люди приняли бы за обычную привычку, даже не задумываясь. Удивление. Даже страх и уж тем более какая—либо форма восторга. Всё это сейчас ему непозволительно. Поэтому и поднимать голову к небу было лишь поводом для искушения.

Медленными осмотрительными шагами он приближался к останкам стены. На неё больше не опиралось ни перекрытие, ни кровля, ни ещё что—либо. Она стояла абсолютно обнажённая, лишённая вида и величия. Лишь глыбы камней подпирали её с внутренней стороны. Вероятно, благодаря этому она и не упала до сих пор. Если бы можно было представить это место до его становления руинами, то от левого края стены, вероятно, продолжалась каменная кладка. Она уходила далеко в сторону и замыкала левый угол здания, врезаясь в башню, от которой сейчас остался лишь скелет, больше напоминающий яблочный огрызок. Но сейчас между стеной и башней ничего нет… на этой местности вообще больше ничего не осталось, за исключением всё ещё тёплых после пожара, пахнущих ужасом смерти каменных глыб под ногами, той башни и этой стены.

Мысли путались, а гнев возрастал. Атмосфера вокруг не внушала больше той радости, что он таил в себе долгое время, ожидая торжества. Торжества перемен. Торжества свержения своих монархов. Ещё пять солнечных смен назад дворец окутало пламя, не щадящее никого: ни живых людей, ни мёртвых камней. Оно объяло и поглотило всё на своём пути. Перед пожаром во дворце остались все те, кто не знал о восстании. Среди них множество людей были для него близкими и родными. И они не должны были пострадать, ведь так звучал его договор с орденом. Но как только восстание перешло во вторую стадию, всё пошло совсем не по плану. Все, кто остался во дворце, были в нём похоронены. Мало того, ещё многих из тех, казалось бы, кто на одной стороне с орденом, кто участвовал в перевороте, но пытался спасти своих близких из пожара, люди из ордена даже не попытались спасти.

Три солсмены он не имел даже малейшей возможности выбраться за пределы огороженного участка земли, хоть и совсем просторного. Три солсмены он был вынужден наблюдать, как пламя поглощает дворец, а вместе с ним и его друзей, знакомых и родных. И все три солсмены он абсолютно ничего не мог сделать. Чувство безысходности и собственной беспомощности лишили его сна первые две смены. Но не только они, еще и кое—что более серьёзное беспокоило его всё это время. Это была правда. Правда, о которой в нынешней ситуации не следовало бы знать никому. Он был тем, кто стоял за всем этим кошмаром. Именно он был организатором мятежа и восстания. Он заключил контракт с орденом. Он повел за собой народ против монархов, а значит, именно он повинен в смертях невинных людей.

Его сообщники, товарищи, которые доверили свои жизни его рукам, теперь уже не были теми верными и пылающими уважением к нему бойцами за справедливость. Когда пожар стал разрастаться, и, вопреки договорённости, орден не начал эвакуацию людей, весь боевой дух мятежников истлел, как бумажный факел. Кто-то бросился во дворец сломя голову, чтобы успеть спасти семью. А кто-то был обездвижен страхом, оставшись наблюдать. И их было большинство. Три солсмены они были заперты на этой огороженной территории, и всё это время они пребывали в отчаянии. Страх пошатнул их здравомыслие, отчего вскипела кровь, а вместе с ней бурлила и ненависть.