Мария Фомальгаут - Маленький Книжонок

О доме.

Не о лесе, не о мрачном мокром лесе, где даже видавший виды экипаж то и дело встает на дыбы, заливисто ржет. Он гонит экипаж в никуда, он уже понимает, что сбился с дороги, он надеется на что-то, сам не знает, на что, что экипаж сам отыщет дорогу в темноте ночи…

…тусклые огоньки там, там, за деревьями.

Вордер дергает поводья – экипаж не слушается, фырчит, ржет, встает на дыбы, старается вырваться, ускакать куда-то в никуда. Вордер не позволяет ему ускакать куда-то в никуда, он гонит его на свет, экипаж медленно приближается шажочками-шажочками, замирает у входа в дом…

…только сейчас вордер понимает, что это за дом, что прав был экипаж, а вордер, а будь он проклят, что согласился сюда заглянуть, и бежать, бежать, бежать надо от этого дома, только никто не позволит бежать-бежать-бежать, они не позволяют…

Они…

Вордер еще надеется, что ничего не увидит здесь, ничегошеньки-ничего, никогошеньки-никого, и это там, за деревьями, просто померещилось, не может быть людей такого роста, и вот таких по-совиному желтых глаз у людей тоже не бывает, и остроухих лиц, испещренных синими венами…

Вордерд хватается за остатки здравого смысла, еще вспоминает какие-то варикозы, понимает, все не то, не то…

Его не хотят отпускать, его обволакивают удивительным ощущением тепла и покоя, да куда вы пойдете в такую непогоду, да вы оставайтесь у меня, а у меня внизу зал с очагом, а наверху можно хорошенько выспаться…

Он показывает уют дома, тепло очага, он зачаровывает, заманивает, Вордер сам не понимает, как входит в дом – ловушка захлопывается.

– …вот так вы и убили его? – спрашивает детектив.

Мне все ещё не по себе при взгляде на того, с кем говорит страж порядка, я не хочу смотреть в эти по-совиному желтые глаза, мне кажется, я полностью окажусь в его власти, если как следует посмотрю – и в то же время понимаю, что дело тут не в глазах, я давно в его власти, хоть он и не показывает этого…

Вместо ответа он открывает свою память – уют странного дома, легкий страх перед лесом (он-то там чего боится?), интерес к этим, которые говорят слова – настолько сильный интерес, что можно пригласить вот такого удивительного человека в гости, ну а что, ну немножко заблудился путник в лесу, ну, не сам, ну, это тоже можно назвать – пригласили в гости… Он настойчиво показывает нам, как путник ежевечерне навещает его, а потом выходит из его дома, прощается с хозяином, уезжает по лесной тропе – никем не удерживаемый. Ну, разве что иногда смотрел в темноту леса – не глазами, а так, непонятно как – проверить, да все ли хорошо с его гостем…

…и я не вижу в памяти ни малейшего намека, что он кого-то убивал. Только глубочайшее сожаление, что так случилось, и…

– …и вы ничего не заметили? – детектив многозначительно смотрит на меня.

– А… а что?

– Ненависть, друг мой… глубочайшую ненависть… к тому, кого он так любезно пригласил в свой дом…

Мне не по себе, что мы говорим словами в то время как этот, сидящий перед нами на лесной опушке, не понимает ни единого нашего знака.

– Интересно, в чем мог провиниться дорогой гость…

– А вы уверены, что это вина дорогого гостя… а не нашего… с позволения сказать… подозреваемого?

– Ну… не мог же он ни с того ни с сего наброситься на ни в чем н повинного человека…

– Как знать, как знать, мы совершенно не понимаем их логики…

– …ну, какая бы логика не была, а чтобы человека убить, на то причины нужны, хот какие абсурдные, но причины…

Вздрагиваем – когда слышим сдавленный хрип совсем рядом, я и не думал, что это существо может издавать какие-то звуки, он мне казался совершенно безмолвным. И, тем не менее, я слышу хрип, храп, фырк, шипящие клокочущие звуки из глотки этого, неведомого, из лесной чащи…

– Не… не…

– …не убивали?

– Не-не… не… не… нена…

– …ненавидели?

Кивает, аг-га, аг-га…

– Что он вам сделал?

Мотает головой, ничего, ничего…

– Тогда почему…?

Он хватается за голову, он должен показать и рассказать нам много, очень много, у него нет не только слов, но даже эмоции выразить это…

…мы бы сказали – мы не считаем это болезнью.

Но мы не можем, у нас нет слов.

Мы бы сказали – мы считаем это чудачеством.

Но мы не можем – у нас нет слов.

Мы бы сказали – их одолевает непонятная, неизбывная тоска – но не скажем.

У нас нет слов.

Мы бы сказали – их мало, ничтожно мало, настолько мало, что проще не обращать внимания.

И не скажем.

Потому что…

…ну да.

Мы бы сказали, что их переполняют эмоции – так-то у всех у нас есть эмоции, но у них особенно, они не знают, как справиться с нахлынувшими чувствами, они не знают, как их выразить, вот этого мы совсем не понимаем – выразить чувства. Чувства надо чувствовать, а не выражать в конце-то концов…

Мы бы сказали – они уходят в те неведомые края, где якобы умеют превращать чувства во что-то особенное, материальное, ощутимое – уж не знаем, то ли их выбивают в камне, то ли вырезают из дерева, то ли куют из металла, то ли еще что.

Нет, так-то интересно, конечно (сказали бы мы, если бы могли говорить) – чувства из металла, может, как-нибудь даже наведаемся к ним и посмотрим, что там за чудеса такие.

Мы бы сказали – они уходят туда, в неведомые края, где чувства воплощаются в неведомо чем.

Но мы не скажем, потому что у нас нет слов.

Мы бы сказали про него – неизбывная тоска от того, что он не может воплотить свои чувства в чем бы то ни было. Мы не понимаем – лунная ночь – она и есть лунная ночь, зачем её в чём-то увековечивать. Или снег под луной. Или холод зимнего леса и тепло очага.

И все хорошо.

А если все хорошо, зачем еще что-то…

– У-у-у… у-у-у…

Он показывает на луну за ветвями, вопросительно смотрит на словесника, он шлет знаки словеснику, ну ты же знаешь, вот же, вот это вот, круглое, блестящее, чуть подернутое пятнами, вон там, наверху…

– Лу-на… лу-на…

Он замирает, очарованный непривычными звуками, удивительно мелодичными, – лу-у-у-н-а-а-аа-а…

– Лу-у-у-на-а-а-а-а! Лу-у-у-на-а-а-а!

Словесник осторожно добавляет:

– Му-у-ун… му-у-ун…

– Му-у-у-ун!

– …и… и он часто приходил к вам…

Он посылает нам знак согласия, тут же спохватывается, кивает головой.

Детектив из уважения к тому, из леса, пытается не говорить, а представлять себе, как словесник сидел в гостях в уютном доме этого… этого… черт пойми, как его, этого, они ели там… что они там ели? – что-то приторно-пряное, согревающее по зиме, от чего становится тепло, будто внутри светит солнце… и когда они встретились последний раз, как бы это мысленно объяснить… последний… последний… было, а больше не было…

Он понимает.

Показывает нам три пальца на правой руке, и еще один на левой, потому что у него всего по три пальца на руках.