Анастасия Эксенс - Скиталец. Страшные сказки

К дому вела узкая тропка, освещённая врытыми в землю факелами. Каждый украшали черепа домашнего скота – преимущественно коней – и свет зажжённого огня пробивался сквозь трещины в их костях и пустые глазницы.

Куцик взмахнул крыльями и прокричал голосом старосты:

– Добрый бог!

– Подслушивал, значит, – ответил ему Морен. – Ну пойдём, познакомимся с «добрым богом».

Лошадь идти не хотела. Морен не стал её заставлять – спрыгнул на краю опушки и привязал поводья к ближайшему дереву. Куцик же предпочёл остаться у него на плече. Долго ломать голову, как попасть внутрь, не пришлось: подойдя к избушке, Морен разглядел люк в её днище меж пней, а стоило встать под ним, как тот распахнулся. Из недр освещённой комнаты спустилась деревянная лестница: скрипучая, старая, местами покрытая мхом, но на вид вполне крепкая.

Морен поднялся наверх и оказался в самом обыкновенном на вид доме. Внутри было тепло, просторно, светло от огня и удушливо пахло травами. Вместо печи – очаг, в котором потрескивали поленья, а над ними висел котелок с булькающим варевом. Из мебели широкая лавка, стол да табуреты. Под потолком сушились грибы и растения, в углу стоял сундук, укрытый поеденным молью платком, одну из стен украшала тёмная медвежья шкура. А за столом, перед тарелками с едой, сидела Бабушка Я’га.

Сухая сгорбленная старушка, закутанная в множество слоёв ткани. Подол её многослойной юбки был такой длины, что скрывал ноги до самых пят. Голову её покрывала тёмно-серая шаль (похожая лежала и на плечах), и из-под неё выглядывали редкие седые пряди. Пальцы её были тонкие, скрюченные – один в один птичьи лапки без когтей, – изрытые глубокими морщинами также, как и лицо. Тяжёлые, опухшие веки закрывали глаза, словно она не могла поднять их, и легко удавалось поверить, что старушка давно ослепла от старости.

– Неужто сам Скиталец ко мне пожаловал? – обратилась она к нему. Голос у неё оказался по-старчески скрипуч и по-девичьи тонок.

– Вы меня знаете?

– А как же! Я всё о всех знаю. Проходи за стол. Проголодался поди с дороги.

Есть Морену не хотелось, но приглашение он принял, заняв место напротив Я’ги. Кушанья в тарелках не могли похвастаться разнообразием, но и простыми их назвать не получалось: жареные пирожки, тёртая редька, мясная похлёбка и ячменная каша.

– Богатый стол, – произнес Морен.

– Для дорого гостя ничего не жалко. – Я’га улыбалась ему со всем радушием.

– А я, стало быть, дорогой гость?

– Как и любой, кто забредёт ко мне. Для одинокой старушки любой гость в радость. Ты угощайся, угощайся. Голодный поди.

Морен не притронулся к еде и, что важнее, Я’га тоже не спешила есть. Зато хлопотала над ним: придвинула к нему миску с пирожками, налила в чашку настой из трав (Морен по запаху узнал иван-чай и мяту), сорвала с нитки над головой и накрошила в похлёбку петрушку и сушёных лисичек.

Морен украдкой взглянул на своего пернатого спутника. Тот рядом с людьми всегда был настороже: следил за каждым словом и жестом, перебирал когтями, показывая, что нервничает, мог угрожающе щёлкнуть клювом, если протянуть к нему руку. Но сейчас он распушил перья, втянул голову и время от времени прикрывал веки, всем своим видом демонстрируя умиротворение и покой.

– Что же привело тебя ко мне, Скиталец? – спросила Я’га, притянув к себе тарелку похлёбки. – Неужто местные тебя ко мне послали?

Разломив напополам пирожок (тот оказался с рубленым мясом), она смочила его в бульоне и отправила в рот. Морен ощутил себя не в своей тарелке: пока он ждал подвоха от каждого кусочка пищи и настороженно прислушивался, не нападёт ли на него кто из-за угла, всё указывало на то, что беспокоится он зря. Даже его кровь оставалась спокойной: сердце не билось в неистовстве, как делало всегда, ощущая тревогу. От этой старушки не исходило никакой опасности и даже на привычных проклятых она не была похожа.

– Нет, не совсем. Я ищу пропавших детей, – честно ответил Морен. – Мальчика лет десяти и девочку двенадцати лет. Иван и Мала. Вы их встречали?

– Нет, деток я уж давно не видела.

– А блины в лесу – ваших рук дело?

Я’га рассмеялась.

– Моих, моих, кого ж ещё? Только они не для живых. Я так мёртвые души приманиваю, чтобы помочь им, проводить их на тот свет. Иначе те, кто в лесу умер, так в нём и останутся. Будут блуждать да живых с горя в лес заманивать. С тропы сводить.

– Как болотные огоньки?

Оба замолчали. Я’га смотрела на Морена из-под полуопущенных век, будто раздумывала, как много ему известно.

– Да, верно. Они самые.

– А если их начнут срывать живые, те, кто всего лишь заблудился?

– Так что ж в этом плохого-то? Покушают, сил наберутся, глядишь, живыми из леса выберутся. Ты бы тоже поел, юноша. Голодать негоже.

Я’га зачерпнула варево большой ложкой и выпила его, прихлёбывая. Во рту у неё почти не осталось зубов, так что и жевала она с причмокиванием.

– Вы что же, каждую ночь развешиваете их по лесу? И не боитесь ходить по нему в одиночку?

– Нет в лесу напасти, что могла бы причинить мне вред.

Морен сощурился.

– Почему? Кто вы?

– А не всё ли равно? Лучше расскажи мне, кто ты такой, Скиталец. Говорят, ты бродишь по свету и убиваешь проклятых. Много ли поведал их на своём веку?

– Достаточно.

– И всё они были злыми? – Она изогнула брови.

Морен не спешил отвечать: его отвлекло движение на плече – Куцик чистил клюв, потираясь им о маску на его лице.

– Что, если я скажу тебе, – продолжила Я’га, – что я всего лишь одинокая старушка, которая живёт в лесу и никого не трогает?

– Тогда я спрошу: а как же черепа перед вашим домом?

Я’га рассмеялась – голос её скрипел, как старые половицы.

– В лесу много зверья мрёт. Я их косточки и собираю, чтобы они отпугивали тех, кто ещё жив.

– В деревне говорят, вы живёте уже несколько сотен лет. Они почитают вас, как божество.

– О-о-о. – Она склонила голову на бок. – Что же будешь делать, если всё на самом деле так?

– Попрошу у вас помощи. В лесу пропадают дети – они уходят к вам за дарами и лучшей жизнью, а после не возвращаются.

Я’га, опечаленная, опустила голову.

– Бедные детки. Они не доходят до меня. Когда я нахожу их души, уже слишком поздно. Их ведёт в лес тщеславие, и Боги наказывают их за это.

– А как же Василиса?

Повисла тишина. Я’га долго вглядывалась в Морена сквозь полуопущенные веки, прежде чем ответить:

– В ней не было тщеславия. Родители отправили её в лес на смерть: мачеха не хотела, чтобы она стала конкуренткой для её дочерей. Чистую душу можно вернуть.

– За это вы одарили её? За чистую душу? Почему же тогда вы не одаривали никого из мальчиков?

Морен говорил всё быстрее и быстрее, сыпал вопросы одним за другим – он не давал Я’ге время на раздумья, и она сжала пальцы, царапнув ими по столу.