Галина Аляева - Подобна свету

Ласлава, улыбаясь сквозь слезы, застилавшие глаза, заспешила:

– Что ты? Что ты? Ты мне дочь спасла. – Говорила и поднималась с колен Ласлава, испытывая неловкость от своего необдуманного поступка. Права знахарка, – не подобает ей так себя вести. Но для материнской благодарности знатность не важна. – До смертного часа тебе обязана. Чего хочешь, проси, всё исполню.

– Что просить-то? – задумалась Кривозубая. – У меня вроде всё есть. Ладно мне кланяться, на дочь взгляни.

Ласлава, желая этого больше всего, в то же время боялась смотреть на Синеокую. Лучше ей самой живьём гореть, чем знать, как страдает доченька, лучше медведь её бы саму в клочья изодрал, чем изувечили, истерзали ее кровинушку. Она боялась даже прикоснуться к ней, лишь, прижав к груди руки и покачиваясь, безотрывно смотрела на осунувшееся, бледное лицо дочери. Она могла так стоять долго, но Кривозубой такое бездействие быстро надоело, она встала, подошла к больной, пощупала лоб, послушала дыхание и обратилась к Лаславе.

– Ладно убиваться тебе. Дева жива. Только оказия такая выходит. – Ведунья задумалась, сказывать матери или Нахабу сначала передать. – Проклятие от Чернобога в силе осталось.

Ласлава встрепенулась.

– Как осталось?..

– Не быть Синеокой замужней.

– Ты что говоришь, старуха?! – Ласлава угрожающе шагнула к знахарке.

– Вот твоя благодарность какая? Быстро ты свои слова забываешь. – Теперь уже Кривозубая наступала на северянку.

Ласлава сникла и низко поклонилась знахарке.

– Виновата я, прости, – попросила она.

Знахарка, понимая, что Ласлава это не со зла, a от горя, нахлынувшего на нее, снисходительно ответила.

– Кто б другой был… – Кривозубая, сжав маленький кулак, погрозила им. – Ты, я знаю, добрая, и имя у тебя такое. Под стать нраву.

– Разъясни мне, Кривозубая, слова свои, – опять попросила Ласлава.

– Ты сама взгляни и раскинь мыслями. Видишь, где рана?

Ласлава знала, что лесной ранил дочь в грудь, и, если бы меч не прошел вскользь (видно, Синеокая в последний миг отпрянула от нападающего, да еще женская грудь не встала на пути наконечника), её бы уже не было. Но почему дочь не сможет расплести косы, стать женой, a значит, и родить дите, не понимала.

– В разум не возьму. Разъясни мне, глупой. – Ласлава дотронулась до руки дочери, решилась, взяла ее ладонь в свою и стала ждать ответа.

– Что говорить-то? Кому нужна замужняя такая?.. Кому захочется ласкать изувеченную, с одной грудью? – Словно раздумывая, говорила знахарка. – Грудь меч сдержать сдержала, а сама не уцелела. Одни клочья. Я еще постаралась. Куски, какие висели, обрезала. Кровь там несильно бежит, а вот гнильё вмиг возьмется и не уследишь. Вот так. Ну, ничего. Я её к себе возьму.

– Как к себе? Зачем?

– Она смекалистая. Не беда, что поздно.

– Что поздно? – перед глазами Лаславы потемнело. Она ртом ловила воздух, но его все одно не хватало.

– Совсем ты глупая, как гляну. У нас принято дитя сызмальства учить. Дело у нас ой, какое сложное! Ну, ничего, девка разумная и рассудительная. Гульба ей теперь ни к чему. Наверстает с моей помочью.

Только сейчас до Лаславы стало доходить, какую затею припасла знахарка для её кровинушки.

– Ты собираешься ее колдовству учить? Себе в помощницы взять?

– Наконец-то сообразила. Я уже немолодая, давно собиралась какое дите взять. Нянчиться не хотела, а тут готовое добро. На ноги поставлю и примусь. Я давно приметила, – она хоть и девка, но в воинском деле не хуже погодок мужеского рода. И, знаешь, чем брала? Не силой, не ловкостью, – смекалкой одной. Смекалистая она. Такая мне и нужна.

Ласлава хотела было крикнуть Кривозубой в лицо: «Не бывать этому! Она – боярского рода, а не колдунья какая-то!», но спесь свою спрятала. Пусть на ноги поставит, а там посмотрим.

Новость, что Синеокая жива, облетела поселение быстро. В боярском дворе стал собираться народ. Кто-то хотел узнать о девушке, кто-то желал выказать уважение Нахабу, многих интересовала Кривозубая. Лишний раз поклониться и высказать похвальную речь знахарке не помешает: от падежа скота, может, убережет или за урожай гречихи похлопочет.

Вскоре весь двор заполнился северянами. Рядом с порогом стояли подруги Лаславы. Они её беду приняли как свою и теперь пришли порадоваться удачному исходу. Были и друзья Нахаба. Ежели против врагов идут одной стеной, то вместе должны и кубок меда распить за здоровье Синеокой. Про северян из боярского рода и говорить нечего. Младшую дочь Нахаба они любили, многие ещё вчера отнесли дары богам, просили вступиться за северянку, другие с утра побывали у богов. Пришли друзья и подружки Синеокой. Они держались кучкой, вели себя тихо, – не пристало при старших шуметь.

Когда Нахаб в окружении близких вышел во двор, северяне зашумели, посыпались вопросы. Он, подняв руку, внимательно осмотрел всех и приметил, кто пришел, – он запомнит это, но и не забудет, кто в трудную минуту не встал с ним рядом и не поддержал его. Затем низко, до самой земли, поклонился, за ним поклонились вышедшие с ним родичи.

– Благодарствуйте, люди, что приняли мою боль как свою. Благодарствуйте, – и низкий поклон последовал вновь, – что и радость мою пришли разделить. У Синеокой жар спал, Кривозубая обещалась поставить ее на ноги.

После этих слов северяне одобрительно зашумели, но через миг стало тихо. Из дома вышла Кривозубая.

Ныне она – главней всех, ныне в честь неё будут петь песни и пить мед. Знахарка, не скрывая своего превосходства, свысока смотрела на северян. Ее обезображенное лицо, к которому привыкли и уже не пугались, освещалось ликующими глазами. Она, с малолетства привыкшая быть всегда незаметной, не на виду, сегодня позабыла о своей уродливо рассеченной верхней губе.

При её рождении то ли природа, то ли Чернобог шутку какую сыграл с младенцем, но травница, принимавшая роды, при виде народившейся вздрогнула. Не приходилось с таким сталкиваться. Слышать слышала от других, что может младенец разный родиться, но чтобы лицо здоровенькой горластой девочки было так обезображено, не ведала. Точно Чернобог постарался. Развел верхнюю губу на две части и поднял к носу так, что рот не закрывался. Мать девочки, как увидела, что произвела на свет, так в слезах и зашлась. Какой позор! Что делать?! Когда первые слезы и охи улеглись, порешили отдать её знахарке. От вида безобразного дали и имя соответствующее.

Так стала она выученицей знахарки, сейчас же пришло время и самой обучить тонкостям своего ремесла толковую северянку.

Насладившись тем, что все, как один, склонили перед ней головы, Кривозубая обратилась к Нахабу:

– Синеокую лечение ждет долгое, и когда немощь может повернуться, знают только боги. Крови много потеряла, и рана затейливая. Уход требуется особый.