Андрей Марковский - Веселья жизни скрылся легкий дым. Рассказы для девушек среднего возраста

– Говоришь, что любишь, а сама.. Замуж за меня не хочешь, ребёнка не хочешь. Я с тобой абсолютно честен. Я тебя люблю, а ты…

Подробности этой их последней ссоры пересказывать незачем, неприглядная это история. С одной стороны, можно понять парня, а с другой – очень уж личное и интимное было для Ларисы дело. Непонятно только, как можно, имея в душе огромную настоящую любовь, допустить такое. Допустить им обоим, хотя он знал, что виноват больше.

Она больше не приходила. Ни в компаниях, ни одна. Женя тосковал, но проявлял непонятную твёрдость, не спрашивая о ней общих знакомых, не ездил в общагу в Лефортово. Порывался, но не ездил. Может быть, ему казалось, что таким образом он окончательно превращается из застенчивого опекаемого женщиной ребёнка в настоящего самостоятельного мужчину. Никто этого не знает. Так прошло несколько месяцев. Пришла весна и тепло. Было много забот на факультете, в учёбе, при этом он хватался за любую работу, лишь бы заполнить пустоту времени. Посиделки у него дома по-прежнему случались, может быть не так часто, как раньше, но случались.

Вот на такую вечеринку однажды пришла она. Пришла с Серёгой, в точности как в тот день, когда он в неё влюбился. Она вела себя странно, необычно. Была грустна, лишь изредка вставляя язвительные комментарии чужим словам, даже ругалась неприлично, что вовсе резало Жене ухо. Но главное случилось после застолья. Гости разошлись необычно рано, но Серёга настойчиво напросился остаться. Он остался сидеть перед столом с остатками пиршества, тупо глядя, как ветер колышет занавеску на балконной двери. В этом был какой-то абсурд. Его любимая Лариса пришла с его другом к нему домой и сейчас в его постели! Это было похоже на демонстрацию чего-то, она явно что-то этим хотела сказать, но в тот момент он не понимал, что именно. А ведь на словах она всегда говорила ему, что любит. Любит только его . Если бы Женя мог, он бы взял ружьё и убил и её, и Серёгу, и себя. Но у него не было не то что ружья, в доме вообще никогда не водилось никакого оружия, даже топора, даже охотничьих ножей, только столовые. И дело вовсе не в оружии – он просто ни при каких обстоятельствах не был на такое способен. Он не только не мог убить Ларису, сейчас он не мог её даже простить. Ему было очень плохо. Пока он переживал в себе эту безвыходную ситуацию, всё кончилось. Серёга зашёл в комнату уже одетый и сказал с виноватой кривой усмешкой:

– Прости, старик, не удержался. Это Лорка захотела.

– Да иди ты! – больше Женя ничего сказать не смог.

Тут Лариса, абсолютно голая, вышла из ванной и, блестя белым мраморным телом, нисколько не обращая внимания на обалдевших Женьку с Серёгой, прошлёпала мимо них к столу, нашла сигарету, прикурила и вышла через открытую дверь на балкон.

Она стояла и смотрела вниз, опершись на перила, неподвижно, как статуя, которой мальчишки-хулиганы сунули в мраморную руку зажжённую сигарету. Сигарета тлела в белой руке, пепел падал вниз, рассыпаясь по пути к земле в прах. В почти абсолютном безветрии восходящим потоком тёплого воздуха откуда-то принесло пластиковый пакет и он, торжественно колыхаясь, медленно поднялся до восьмого этажа и несколько задумчиво завис напротив балкона. Лара единственный раз затянулась и пустила ему в помощь струйку дыма, тогда он, словно обрадовавшись этой поддержке, шевельнулся поживей, поймал ещё один восходящий поток и полетел всё выше и выше, пока не сравнялся с крышей многоэтажного муравейника и не исчез в темноте.

Она проводила его взглядом, потом швырнула бычок сигареты вниз, посмотрела, как он внизу взорвался хорошо различимым в сумерках маленьким снопом искр, и вернулась в комнату к оцепеневшим от зрелища друзьям.

– Счастливо вам, мальчики.

– Ты уходишь? – спросил Серёга.

– Да. Ты прости меня, Женечка, – она подошла и обняла его, крепко прижалась к нему, что он ощутил знакомый запах её тела, шепнула. – Прости, моя единственная настоящая любовь. Будь счастлив… Серёжа! – повысила она голос, – принеси мне одежду и идите отсюда. Оба. Вы что, голой меня никогда не видели?

Парни вышли из комнаты и двинулись на кухню. Женя подошёл к окну, машинально взял сигарету, щёлкнул зажигалкой, и тут вдруг увидел, как в наступающей темноте сверху вниз полетела будто большая белая фарфоровая ваза. Он дёрнулся вперёд, чуть не разбив лбом стекло. Ему не померещилось, и это не был мираж: вниз летела Лариса, расслабленно, с закрытыми глазами, казалось, будто она спокойно спит. Он закрыл руками лицо и весь сжался, ожидая услышать звук разбивающегося на мельчайшие кусочки фарфора, но вместо этого раздался мягкий чавкающий удар. Если бы его тогда спросили, что он делает, он бы даже не понял вопроса. Он не думал, он не понимал, что делает. Он просто помчался вниз через три и даже четыре ступеньки. Вниз, туда, где на земле лежала его Лариса. Она не разбилась на мелкие кусочки, она даже походила на себя, на такую, какой была всего несколько минут назад: на прекрасную мраморную статую. Она надела только трусики, новомодные почти незаметные стринги, и лежала обнажённая, красивая, но уже мёртвая, как пожухлая прошлогодняя трава, на которую она упала.

Он смутно помнил, что было потом. Милиция, дознаватели, какие-то кабинеты, вопросы, на которые он не помнил или не знал ответа. Он плохо понимал, что происходит, хотя на него нешуточно давили и запугивали, угрожая разного рода несчастиями, если он в чём-то срочно не сознается. Но никакие несчастья его не страшили: главное, непоправимое несчастье, уже случилось, и хуже ничего быть не могло. Внезапно давление на него ослабло и его отпустили. Он вернулся домой, в пустую страшную квартиру, где каждый уголок напоминал о ней. Ему внезапно захотелось продать эту квартиру, переехать в любую другую, лишь бы не натыкаться взглядом на предметы, которые она держала в руках, на кружки, из которых она пила чай, на кровать, где они вместе спали.

Через несколько дней его известили, что дело о самоубийстве закрыто, претензий к третьим лицам органы следствия не имеют. Продать квартиру Женя не решился, это была не только его квартира – здесь, кроме памяти о убившей себя любви, хранилась память о его родителях. Прежде всего о маме. Он максимально загрузил себя учёбой и работой, домой приходил только ночевать. И если работа не приносила ничего, кроме денег, учёба по капле добавляла понимание, а заодно отличные оценки и уважение преподавателей. Он ходил в театр, никого не приглашая в свою компанию, один. Смотрел всё подряд, заделался знатоком, начал писать рецензии. Со временем их заметили в интернете, его пригласили стать штатным театроведом сразу несколько приличных журналов. Через год он получил диплом. И хотя обложка не имела красного цвета – на первых курсах в зачётку попадало много «троек» – его пригласили в аспирантуру. Правда, платную. С этим обстоятельством удалось непринуждённо справиться: он продал дачу, на круто взлетевшей волне нефтяных цен получил за престижный участок кучу денег. Дача оказалась не нужной, он не съездил туда ни разу после поездок с Лорой.