Андрей Марковский - Веселья жизни скрылся легкий дым. Рассказы для девушек среднего возраста

Сбежав по лестнице, он энергично двинулся к метро: времени до встречи было в обрез. Но что-то заставило его замедлить бег и остановиться, что-то неуловимо-необычное. Кажется – всё, как всегда. Двор, забитый машинами, осень, оставляющая на пожелтевшей траве свои следы цветными пятнами опавшей с клёнов, липы и рябины листвы. Гуляющие между деревьями женщины с колясками, рабочие в спецовках тащат куда-то ржавую водопроводную трубу.

Но – вот оно! Дворник, который отчего-то сегодня был в неправдоподобно чистом синем комбинезоне, заплетал ивовыми ветками железное ограждение тротуаров, а там, где он уже закончил, Этот! Ивовый Плетень! Был Украшен! Искусственными Подсолнухами! Виталий застыл, поражённый зрелищем. Дворник меж тем неспешно продолжал обвязывать холодное железо гибким ивовым прутком, заканчивая очередной прогон. Пакет с искусственными цветами лежал здесь же, рядом. Виталий помнил, что дворник изредка попадался ему во дворе, но он никогда не обращал на него внимания, как на скамейку или грибок детской площадки. Дворник был элементом пейзажа, привычным и оттого незаметным.

Сегодня невозможно было пройти мимо и не спросить, в чём дело. Может, намечается какой-то праздник? Или новый мэр издал какой-нибудь приказ об украшении дворов? Он подошёл к дворнику и, хотя сам не любил, когда его отрывают от работы, поинтересовался:

– Здравствуй, отец! Праздник какой намечается?

– Так в жизни каждый день – праздник. Красота должна быть в жизни, а то живём, как на помойке, – рассудительно ответил дворник. Было необычно слышать такие речи от человека, чья деятельность обычно связана как раз с мусором. – Вот сделаю красоту, приятно будет людям глядеть. Тем более сейчас время такое красивое, осень.

– Так ты это сам придумал? – не мог в такое чудо поверить Виталий.

– Кто же мне прикажет? У красоты приказчиков нету.

– Погоди, отец, – не понимал Виталий. – А раньше ты вроде такого не делал? Я тут давно обитаю.

– Ну, не делал. Но в душе видать было. Иначе откуда взялось?

– Как это случилось?

– Э-э, всё вам расскажи, – насупился дворник. – Это уж моё дело.

– Да ладно тебе, говори. Я на бутылку дам.

– Не надо мне твоей бутылки, я своё выпил. Бросил я, напрочь бросил, насовсем, – твёрдо ответил дворник, и Виталия вдруг озарило.

– Отец, ты случайно не находил глаз, на стекле нарисованный?

– Откуда знаешь?

– Да это ж я нарисовал! Я художник. Бокал разбился, я осколки выбросил. Так что?

– Правда твоя. Нашёл я вот это. Простая вроде вещь, а так зацепила, взгляд невозможно отвесть, – он бережно достал из кармана и развернул бумажку, в которой Виталий увидел маленький осколок когда-то нарисованного на стекле портрета любимой женщины, краешек Маринкиного глаза и красный с золотом кружок, изображавший третий глаз, глаз мудрости.

Когда он рассказал об этом Марине, она без тени сомнения заметила:

– Я никогда не сомневалась, что только красота может спасти мир. Никакие деньги, никакая нефть, смартфоны и «мерседесы» не определяют человека, а только то хорошее или нехорошее, что есть внутри него. То, что определяет его качество. А остальное просто сверху нарисовано. Раскрашено или намалёвано. Ты художник, ты в этом лучше меня понимаешь.

– Я не спорю. Вопрос в другом. Этот бокал с твоими глазами и глазом Будды, он что, в самом деле как-то подействовал?

– Вот уж не знаю. Всяк по своему с ума сходит, говорила моя бабушка, так что и тут каждый имеет право что захочет для себя придумать. Но если это вдруг, я подчёркиваю – вдруг! – так и есть, тогда ты молодец, трёх человек своим искусством спас.

– Четырёх, – возразил ей Виталий. – Тогда меня тоже надо посчитать. Первым.

Его все зовут Миша. Не Михаил, а именно Миша, хотя ему далеко за сорок. Так дура-воспитательница в детском саду назвала и – прилипло, хотя родители назвали Махсутом, в паспорте черным по белому написано. Но раньше, в интернациональной стране СССР, все почему-то хотели быть русскими, даже евреи. Это потом, уже в России, вспомнили о своих корнях, и теперь в родной деревне Мишу зовут «по-настоящему» – Махсут, а он откликается, хотя долго привыкал поначалу. Намного тяжелее пришлось соседу Хайрулле, которого та же дурочка назвала отчего-то Ваней. И не пойдёшь, не спросишь, с какого похмелья она так, – нет её давно на этом свете.

В Советской стране было положено верить в партию и светлое будущее. Когда Миша был молод (мы его «по-старому», привычно будем называть), он ни во что не верил. И суеверным никогда не был. Он вообще никогда никем не был, даже каким-нибудь особенным самим собой. Как родился, так и жил в родной деревне, которая населена была татарами, а называлась почему-то по-русски. Русских, впрочем, поначалу тоже жило немало, это сейчас они почти все куда-то подевались. И деревня сегодня называется правильно – «Халитова» вместо непонятного «Халитово».

В те давние времена по причине безбожного времени, а ещё из-за всеобщего интернационализма, все христианские и мусульманские праздники перемешались с советскими так, что Миша не отличал сабантуй от масленицы, а Первомай от Ураза-байрам. На все праздники одинаково приезжал из райцентра автомагазин с шоколадом «Алёнушка», диковинными пирожными с белым твёрдым кремом, газированной водой «Ситро», женщины пекли чак-чак и татарские пироги с сырой картошкой и мясом, а мужчины жарили барашка. Всем вокруг было весело. И Мише всегда было весело – чего подростку задумываться о будущем? Не он один – все так жили, отрезками на прямой: лето-зима, год-пятилетка, школа-армия, совхоз-пенсия. В школе Мише учиться было неинтересно, интересней на коне скакать да на мотоцикле, «козле» минском, гонять.

Потом он вырос и пошёл в армию. Ему повезло, он не попал ни на флот, ни в стройбат, опять же Афган его миновал. Служить после учебки выпало на полигоне, который всего-то в тридцати верстах от родной деревни. И прошла бы армия для него почти незаметно, кабы не одно происшествие.

Случилось всё на том же полигоне, во время обыкновенных занятий по боевой подготовке. Стояла середина лета. Весь взвод расположился за бруствером, а солдаты пятёрками ходили в окоп и бросали по очереди гранаты. Гранаты они бросали и раньше, но то были гранаты учебные, а сегодня в первый и, наверное, в последний раз за службу, бросали боевые. Каждые две-три минуты из-за бруствера был слышен разрыв, по их числу можно было определить, когда пойдут следующие. «Бух» – солдаты потихоньку переговаривались, «бух» – некоторые тайком курили в рукав – курить на полигоне не положено, «бух» – Миша сидел, подставив лицо солнцу, наслаждаясь теплом и бездельем, «бух» – «бух», и сержант вёл откидавшую пятёрку к остальным, забирая с собой следующую. Настала Мишина очередь. Нестройно шагая, его пятёрка пришла в окоп для метания. Довольно большой окоп полного профиля, здесь весь взвод мог, слегка потеснясь, поместиться. Офицер, старший лейтенант, скомандовал приготовиться первому и протянул ему гранату. Он приказал повторить для всех правила. Мишин сослуживец Вася Малышев, бравый отличник с розовым круглым лицом и очень светлыми, почти незаметными бровями, приняв гранату, бойко протараторил, что надо взять её в правую руку, зафиксировать защёлку запала, левой выдернуть чеку и, размахнувшись, бросить в противника. Через положенные 4—5 секунд произойдёт взрыв. Потом выяснилось, что Вася урождённый левша, которого по правилам советской школы всю жизнь переучивали на правшу. Он привык, что левой ему ничего нельзя делать, а правой он всё делал плохо. Уверенно выдернув левой рукой чеку, он неуклюже размахнулся правой и выронил гранату у себя за спиной.