Мария Микийчук - Сказки-заплатки. Заплатки из сказок и ненастоящих рассказов, но настоящих слов

Все сочувственно обнимали Зельду и гладили её по голове, уверяя, что они всегда могут собираться там, во внешнем мире, а то и вовсе снять квартиры в одном и том же доме, но Зельда была безутешна: кто же будет заботиться о клумбах, кто будет собирать персики? Кто будет готовить удивительные слойки с персиковым вареньем глубокой зимой, когда метёт вьюга? Кто нарисует новые картины в коридоры, если кто-нибудь случайно разобьёт рамки со старыми?

На церемонии вручения дипломов Зельда едва удерживалась от слёз, и когда очередь дошла до неё, её нижняя губа начала дрожать, а веки и носик покраснели.

– Зельда, – сказал Серафим очень, очень мрачно, как и должен был вести себя лучший преподаватель. – Знаешь ли, я решил, что одним дипломом невозможно испортить тебе жизнь абсолютно. Поэтому я выбрал мучить тебя, и бесить тебя и в плохие времена, и в отвратительные, и сделать тебя самой несчастной из женщин в мире. А чтоб сделать твоё существование невыносимым до края, я хочу, чтобы наши общие дети наполовину походили на меня. Согласна ли ты стать моей женой, чтобы я превратил твою жизнь в кипящий котёл ада?

И он встал перед ней на одно колено, с кольцом в одной руке, а дипломом в другой.

– Дааааааааааааааааааааааааааааааааа, – ответила Зельда, тут же начиная рыдать. – Я согласнаааааа… В котёёёёёл. Я тоже тебя… – начала она явно привычную фразу, но Серафим округлил глаза, и она быстро поправилась. – Готова мучить круглосуточно!

Зал взорвался овациями сотни негодователей, каждый из которых, разумеется, желал Зельде и Серафиму зла, бед и горестей в полном объёме.

Только их! Не подумайте ничего хорошего, пожалуйста.

– Я называю его писатель-крысолов, – сказал Тинт, глядя в окно на вспенившееся каплями серого дождя стекло и стекловидные лужи на улицах. Даже ручьи, всеми силами пытающиеся ускользнуть от серых дротиков с неба, были безжалостно заколоты и захлёбывались свежепроткнутыми дырами и пузырями. – Я выслеживаю его уже семь с половиной лет.

Это было совершенно не то, что хочешь слышать в четверг вечером от коллеги по новой работе, с которым зашёл в кафе под названием «Кофе у моря», чтобы поговорить о незначимом и заполнить паузы клюквенным пряным или лимонным пивом в высоком запотевшем стакане, поглазеть на площадь с толстым кривоватым фонтаном в середине, торчащем там, как средневековый колодец.

Я повернулся и тяжело посмотрел на Тинта, пытаясь понять, можно ли ещё выкинуть спасательный круг шутки и перевести разговор в русло коллег по работе и непосильной (и бессмысленной в свете того, что все мы живём только раз, а потом умираем) нагрузке, но весь вид юноши, замершего античной статуей с фоном в виде дождя, изображал живое воплощение серьёзности.

У нас не было больше выбора, решётка между нами захлопнулась, и он должен был исповедаться, а я – выслушать, ведь для этого и нужны случайные знакомые и вечера четверга. Я всегда особенно относился к четвергам, и всем советовал поступать так же.

– Заманивает читателей, переносящих чуму? – спросил я, потому что пауза начала затягиваться.

– Вот-вот, – оживился Тинт, тряхнув светлыми рамен-волосами, торчащими вокруг его головы неопрятными кудрями. – Странно, но ты почти угадал. Он именно что заманивает читателей. А потом исчезает без следа. Снова появляется уже в другом месте – и снова их заманивает, всегда под разными именами.

– Ну, весьма неразумная трата энергии, – покачал головой я. – Но писатели в принципе чудаковатые. Разве нормальному человеку придёт в голову сидеть, уткнувшись носом в кусок бумаги? А они считают это весьма волнующим впечатлением. Чем тебя привлёк именно он?

– Он написал про меня рассказ, – сказал Тинт и снова замолк. Взгляд его, как магнитом, снова увлекло к дождю, и голос стал медленным и безвкусным; так выглядит прорвавшийся внутренний голос, которым проговаривали что-то для себя, но не предполагали выносить гостям. – Мне было пятнадцать лет, когда я прочитал этот рассказ, и это точно было именно про меня, был со мной странный случай… Даже внешность совпадала до мелочей, только назвал он персонажа Тэй.

– Звучит похоже на твоё имя, – согласился я и схватил себе солёных орешков из чашки. Что ж, вечер четверга оказался любопытнее, чем я думал, качественный товар, всем рекомендую. – То есть, вы с этим человеком знакомы?

– Я не знаю, – так же металлически отозвался Тинт, на автомате поднеся к губам свой бокал, но забыв о нём. В стекле глазных яблок юноши плясали отсветы падающих капель дождя. – Я миллиард раз думал, кем же он мог быть? Может, моим школьным учителем? Или сыном друзей моих родителей. Может быть, это была улыбающаяся девушка на стойке регистрации в больнице. Всегда мрачный уборщик со шрамом во всю щёку или даже какой-нибудь мой родственник, который знает меня, и ему рассказали про этот случай. Но мне не даёт покоя то, что я знал его когда-то, я видел этого человека и не смог схватить.

– Почему ты называешь его крысоловом? – спросил я. – Я хочу сказать, зачем ему заманивать читателей?

– Я не знаю, – пожал плечами Тинт. Он как будто очнулся, отпил большой глоток пива и посмотрел на меня подозрительно – не смеюсь ли я над ним; я не смеялся. – Я думаю, ему просто нравится проверять свои силы. Смотреть, идут ли за ним и за его словом те, кто слышит его впервые. Сияет ли его стиль через мутную воду других текстов. Он похож на человека, который зарабатывает миллиарды с нуля снова и снова.

– И много у него читателей?

– Да. Очень много. Каждый раз на каждом новом месте всё больше. Не думаю, что кто-то понимает, что это он же. Он старается менять темы и стили.

– Тогда как же ты понимаешь, что это он?

– О, я научился его распознавать, – улыбнулся Тинт. – Он оставляет маячки, как серийный убийца. И его видение мира… Другое. Уникальное. Я смотрю на его текст и понимаю, что это он. Вокруг него мир… Преображается. Он становится большим сном, который раскачивается и меняет формы, одно преображается в другое, незначительное становится значимым. Он видит мелкие детали и, как волшебник, превращает стол в поле для гольфа, где все стараются закатить пищу в полости своего рта, а дверь в недалёкую недовольную женщину, воткнувшую руки в бока и уставившуюся в дверной косяк. Думаю, если бы я услышал, как он говорит, я бы сразу понял, что это он. Он не может быть обычным человеком, он – писатель-крысолов. Даже когда он открывает рот, я уверен, он ведёт за собой, и не думаю, что он может остановиться и стать не-собой. Только не в словах.

– Ну, привет, – отмахнулся я. – Лучших серийных убийц так долго не ловили именно из-за того, что они были компанейскими дружелюбными парнями, весьма социально активными и милыми. Может быть, и твой крысолов в свободное время говорит одними существительными в связке с глаголами – на одном сидит, вторым погоняет.