Кирилл Берендеев - Царица ночи

По дороге проехал грузовой автомобиль, звук его мотора медленно приближался, глухо, с каким-то надрывом рыча, когда машина взбиралась на косогор, и быстро затих, едва она перевалила высоту.

– Ты вчера был у нее? – спросила она.

– Нет. Вчера был хороший день, – и добавил, поясняя скорее себе, нежели ей. – Она спала. Ты же знаешь….

– Да, знаю. Скажи, – женщина приподнялась на локте. Сумерки совершенно размыли лицо ее мужа, она смотрела уже не на него, а на тень тополя на стене, едва заметную, едва шевелящуюся, – скажи, она действительно улетает каждую ночь?

– Не каждую, только когда ясное небо. Когда идет дождь или просто обложная облачность, она дома.

– И ты приходишь к ней.

Кажется, он кивнул.

– А куда она улетает?

Мужчина замедлил с ответом.

– Я не знаю.

– Она тебе не говорила?

– Нет. Никогда. Просто в небо. Когда ясно, она выходит на балкон, разводит руки, отталкивается и поднимается вверх. Сначала медленно, затем быстрее и быстрее. И исчезает.

– А когда возвращается?

– Перед рассветом. Сейчас ночи короткие, иногда в конце дня… – он не договорил, женщина поняла и так.

– В прошлый раз так и было.

– Да. – он не стал скрывать. – Перед тем, как она улетела. Мы вышли на балкон – она всегда летает обнаженная, только в холодные ночи, весной, надевала ночную сорочку. Вышли, и она… – он замолчал.

– И улетела.

Он не ответил.

– Она может не улетать?

– Она пробовала. – извиняющимся голосом произнес мужчина. – Нет, это выше ее. Я пытался… но не смог.

– Понимаю, – просто сказала женщина. – Как же она летает зимой?

– Не знаю. Она никогда ничего не говорила о себе больше, чем необходимо. Просто ввела меня в свой распорядок дня, вернее, суток. Я тогда спрашивал, пытался выяснить причины… всего этого… я их и теперь не знаю.

Новый порыв ветра зашелестел тополиной листвой, едва заметные тени зашевелились на стене, по занавесям потекли волны. Женщина подтянула пододеяльник к подбородку. Она лежала на спине, глядя в пустой темный потолок.

– Не знаешь хотя бы, она летает к горам или к морю?

– Наверное, к морю. – неуверенно сказал он. – Мне казалось, в ту сторону. Я думаю, чтобы никто не видел.

– Ее и так никто не видит, кроме тебя. Я даже не знаю, где она живет. И давно ли умеет летать.

– Она об этом не говорила и, когда первый раз пригласила меня… – он замолчал.

– Интересно, как у вас было… в первый раз, – срывающимся голосом прошептала она. Мужчина тронул ее за плечо.

– Не надо, прошу тебя. Зачем еще это…

– Мне хочется знать, – проговорила она. – Не то, что ты думаешь. Просто рано или поздно тебе придется сделать выбор и… видишь ли, я боюсь, что ты ошибешься, а поправить ничего нельзя будет.

Он повернулся к супруге, кровать тихонько заскрипела.

– Видишь, как все получается. Мы с тобой сейчас вместе, а она – там, в небесах.

– Ты хочешь сказать, – медленно произнес он, понижая голос, – что она может найти себе….

– Это ты подумал, не я.

– Да, – признался он, – я действительно этого боюсь. Не знаю, но иногда мне кажется, что она уже нашла кого-то там, в небесах, и не говорит, потому что боится открыться мне.

– Ты тоже боялся открыться.

– Это другое.

Она покачала головой.

– Вряд ли.

Кровать вновь заскрипела, мужчина устраивался поудобнее; повернувшись на спину, он долго молча смотрел в потолок. Мимо окна пролетела птица. Он вздрогнул и поднял голову.

– Ты говорил, она, скорее всего, летает над морем. А она знает, где ты живешь?

– Я говорил ей. Но она поклялась, что никогда не пролетит….

– Я верю. – женщина коснулась его руки, осторожно, словно боясь причинить боль, и повторила. – Нам надо доверять друг другу.

– Да. – согласился он. – Необходимо. Наверное, это пролетела какая-нибудь птица.

– Наверное. – она зевнула. – Извини, я устала.

– Да, конечно. Я тоже порядком вымотался за сегодня. Спокойной ночи.

За окном снова мелькнула тень. Шорох тополиных листьев разом стих, занавеси успокоились, застыли.

Женщина закрыла глаза и сказала:

– Спокойной ночи.

Из окна моей комнаты стена хорошо видна, бурым кирпичом темнея меж сосновых стволов цвета сепии. Она высока, эта стена, над густо окружившим ее бурьяном, высотой в человеческий рост она высится еще на добрый метр. Высока и очень стара.

Время не пощадило ее: снега и дожди год за годом, десятилетие за десятилетием размывали крепкий цемент кладки, зима морозила и вмерзшим льдом раскалывала кирпичи, а лето раскаляло и крошило их. Частые бури довершали общее дело, сбрасывая острые обломки вниз, в заросли чертополоха, борщевика и крапивы. Каждую осень покрывались раскисшим ковром умирающих растений, уходили в землю, и каждую весну им на смену с верха стены сыпались новые камни. Процесс этот был неостановим, и результат его очевиден. Дело лишь в сроках: сколько десятков лет понадобится, чтобы двух с половиной метровая стена навсегда исчезла с лица земли, впитанная в недра свои жирным вязким черноземом, поверхности которого никогда не касался ни заступ, ни лемех.

На закате стена чернела первой, явственно выделяясь среди деревьев как чужеродное тело, кем-то, когда-то вживленное в организм леса; на восходе появлялась, выплывая из предрассветной сини последней, когда солнце, разгоняя утренние туманы, уже поднималось над горизонтом, и лучи его пронзали насквозь угрюмый полог бора. И в эти минуты холодная темень ее камня казалась еще таинственней и неприятней.

Каждое утро, просыпаясь, и каждый вечер, разбирая постель, я выглядывал из окна и наблюдал эти метаморфозы. Стена находилась всего в сотне метров от окна, и за долгие часы наблюдений стала хорошо мне знакома – каждым своим кирпичом и каждой трещиной. А иногда еще и слышна – августовскими вечерами, когда лес замирал, попрощавшись с солнцем, в полумраке подступающей ночи, мне слышался легкий стук и шуршание, – то крошилась остывающая за день кладка, и падали и падали в мягкий перегной мелкие осколки кирпичей….

Дом, в котором я жил, принадлежал моему старому другу Семену. Несколько дней назад он пригласил меня пожить у него пару недель, до окончания отпуска, и я с удовольствием, и, признаюсь, с некоторым удивлением, принял его приглашение. Мы с ним давно не виделись; должно быть, поэтому еще в поезде я отчего-то стал бояться, что не смогу узнать его в шумной толпе лиц, мельтешащих на станции. Что же, в этом была своя правда: на платформе действительно толпилось много народу, и пока я стоял, оглядываясь в поисках знакомого лица, черты которого никак не шли на ум, он первый увидел меня. И поздоровавшись, крепко обнял, выбив из глаз невольную слезу.