Дмитрий Попов - Кольцевая дорога

Его Сиятельство, конечно, делал все что мог. Он истратил целое состояние на заезжих имперских врачей. Да только все без толку: их усилия привели лишь, как выразился мастер Тиль, «к улучшению косметического эффекта на неповрежденных пожаром участках кожи». Я не понял, что это значило. Видимо, ничего хорошего, потому что очень уж мудреными оказались слова. Когда больной идет на поправку, врачи обычно говорят что-нибудь попроще. А тут язык можно было сломать. Вместе с головой.

Когда знаменитые доктора закончились, пришло время проходимцев и шарлатанов. Так всегда бывает, я-то знаю. Уж сколько раз подобные людишки пытались подменить небесные камни, выдавая свои никчемные побрякушки за наши знаменитые Облачные Жемчужины. И ведь находились те, кто им верил. Смех, да и только.

Мастеру Тилю и пришлось иметь дело с парочкой таких господ. Тонкого звали Хаммонт, а толстого Пармезан. Последний очень любил сыр. У него даже лицо было такое же желтое и ноздреватое, как будто на шее сидела не голова, а большая головка любимого продукта. Оба проходимца оказались разодеты в бархат и шелк. Правда, бархат лоснился от грязи, а шелк был протерт до дыр. Но их это не смущало. Проходимцы сумели добиться аудиенции у Его Сиятельства и рассказали ему о таинственной Жар-Птице, чьи перья способны исполнить любое желание.

Герцог Лира недоверчиво хмыкнул и дал им два золотых. За хорошо подвешенные языки, как он выразился. Понравилась Его Сиятельству сказка. Потешили его проходимцы. Одетые в потертый бархат и поношенный шелк господа было приуныли, но ненадолго. Они предложили герцогу доставить его верного человека в то место, где он сможет найти Жар-Птицу.

– Эта очень редкая тварь живет в Северных горах! – объяснили они. – И путь туда очень долог. При этом дороги кишат разбойниками, торговые караваны редки, постоялых дворов раз-два и обчелся, а в самом Приграничье людей и вовсе почти не осталось. Места опасные и глухие, поэтому никто там не живет. Однако же вам повезло, Ваше Сиятельство: мы знаем короткую дорогу до Северных гор. Короткую и безопасную. И готовы проводить туда вашего человека. Всего за двести золотых! Клянемся, что через каких-нибудь три дня он будет уже на месте! Не верите? Тогда отдайте деньги ему, и пусть он вручит их нам по прибытии!

Его Сиятельство уже открыл было рот, чтобы выгнать наглых людишек вон. Однако вспомнил, что есть у него такой советник, Тиль Арлекин. Безземельный дворянин, все имущество которого состояло из меча на поясе да головы на плечах. Головы, надо признаться, умной, раз сумел стать герцогским советником. Умной, но отнюдь не незаменимой, как полагал Его Сиятельство. Особенно после того как увидел, какими глазами смотрит на Тиля Сения.

Потому что единственная дочь герцога посмела влюбиться в безземельного дворянишку! Что он о себе возомнил, этот пройдоха-советник! Его Сиятельство разгневался не на шутку и сначала хотел отправить Тиля на южную границу. Командиром гарнизона сторожевой башни. Там очень легко было сложить неразумную голову: анлийские лучники позаботились бы об этом не хуже дворцового палача. Однако такое простое решение не очень устраивало герцога Лиру: Сения наверняка расстроилась бы, стала просить за наглеца… Возможно, что и плакать. Чтобы избежать этого, Его Сиятельство придумал другой план. И отправил Тиля за пером Жар-Птицы.

– В тебя влюбилась дочь герцога? – недоверчиво хмыкнула донна Мария. – С таким-то шрамом на лице?

– В нем-то все и дело! – объяснил Тиль. – Сения, хотя и молода, но очень умна. И от своего ума имеет много горя. Девушка всерьез решила, что из-за ожогов на лице причинами ее будущего замужества могут стать лишь ее знатность и богатство. Что, мол, никто ее не полюбит. Это, конечно, не так. Но ее жизненный опыт слишком мал: в семнадцать лет трудно думать иначе. И представьте себе, тут на пути Сении встречается человек, чье лицо обезображено не меньше, чем ее собственное. Я думаю, сначала девушка меня пожалела. Она сама знает, каково это – носить на лице шрам. А потом, к сожалению, и полюбила.

– Ты получил свой шрам на рыцарском турнире? – спросил мастер Эйвин.

– Если бы! – усмехнулся Тиль. – Один из герцогских ловчих на охоте целил копьем в оленя, а угодил в меня, десятилетнего сопляка. Благодаря ему, кстати, я и получил приличное образование: после этого печального случая Его Сиятельство, надо отдать ему должное, и приблизил к себе моего отца. А меня отправил учиться наукам за границу, оплатив полный университетский курс в учебном заведении для сыновей дворян.

– И как ты намерен поступить? – спросила донна Мария, строго прищуривая свои желтые рысьи глаза.

– Я обещал Сении привезти перо Жар-Птицы! – ответил Тиль. – Надеюсь, оно действительно может исполнить желание.

Дальше все было просто: с помощью этих двух прохвостов, тонкого и толстого, герцогский советник и попал на Кольцевую Дорогу.

К полудню песок немного согрелся и заскрипел под ногами, словно свежевыпавший снег. Мы брели по дюнам след в след: почему-то казалось, что так было легче идти. Высохшие плети одолень-травы под подошвами сапог рассыпались в мелкую пыль. Корявые черные пальцы пустынных ив цеплялись за одежду. Больше здесь ничего не росло. Да и не могло, наверное, вырасти: песок, он и есть песок. Что с него взять, доброй землей он не станет, как ни удобряй. Потому что воде здесь неоткуда взяться. Разве что с неба выпадет. Когда пойдут дожди, например. Если такое здесь бывает.

Пустыня начиналась сразу за станцией. Обойдя здание вокзала, мы увидели грубо выцарапанную на темной стене стрелу. Она указывала прямо на дюны. Какой-то доброхот из проходивших здесь путников приписал снизу «к Сфинксу туда». Не ошибешься, подумал я. И мы отправились туда. Прямиком в пески.

Мы с Устинарьей и мастер Тиль несли свои вещи сами. Впрочем, чего там было носить: запасной плащ, у кого он был, конечно, пара одеял, котелок, фляга с водой. Огниво. Нож на поясе. У охотницы по понятной причине его, разумеется, не было. А у мастера Тиля на поясе висел меч в потертых ножнах.

Впереди шел господин Росток и вел за собой в поводу Людвига Марша. Огромный белый конь был нагружен продовольствием и водой. Тюки и бутыли громоздились на его широкой спине словно башня. Но Людвиг Марш, казалось, даже не замечал своей поклажи. По крайней мере так это выглядело со стороны. За ним ехала донна Мария на своей Эсмеральде. Девица куталась в подбитый мехом плащ и временами прикладывалась к маленькой дорожной фляжке. Очень изящной работы, кстати. Дорогая, должно быть, вещь: серебряная с виноградной лозой на боку. Я не знаю, что у благородной донны было во фляжку налито, но щечки ее раскраснелись явно не от холода, а желтые глаза весело блестели. Временами я слышал, как девица мурлыкала себе под нос эс-панскую песенку. Я старался не прислушиваться к словам этой песенки, потому что они заставляли краснеть уже меня самого. Причем безо всякого согревающего напитка. В конце концов я догадался немного отстать от благородной донны, и дело сразу пошло на лад. Но за мной шла Устинарья, у которой слух был гораздо острее моего. Оглянувшись на охотницу, я заметил, что она тоже краснеет. Тогда я отстал еще сильнее, только и всего. Тем более что потерять из виду Людвига Марша с его горой поклажи на спине было трудно: попробуйте-ка не заметить огромного белого коня на сером песке пустыни! Ведь кроме него и Эсмеральды больше никакой живности здесь я не видел, как ни старался. И Устинарья, кстати, тоже никого не видела, а уж у нее-то глаз был наметан побольше моего. Ни птиц, ни зверей. Ни даже ящериц. Как ни верти головой, кругом виднелось только бледное зимнее небо да серый песок. Пустыня, она и есть пустыня.