О. Фурсин - Чужая душа. Славянская сага. Часть 1. Аркона

Плюхнулось на пол большое блюдо из-под пирога, вырвавшись из рук Варечки, брызнуло осколками во все стороны. Это в первый раз за пять лет работы её цепкие руки выпустили посуду. Жаль, девятнадцатый век. Мне оно нравилось…

– Ты только послушай, что он несет, Олег! И это наш сын! Говорила я тебе, что эта безродная ему нашептывает!

«Безродная» – это я. Нет, конечно, родные у меня были, как у всех. Отец, известный в городе гинеколог, правда, умер довольно давно, мне лет пятнадцать было. А мама сгорела три года назад от рака поджелудочной железы, ушла за два месяца из рук. Осталась квартира в «сталинке» на Садово-Черногрязской, между прочим, шестьдесят семь квадратов. Я её сдаю, с тех самых пор, как мама умерла. И это делает меня не самой бедной из «безродных»; уроки по культурологии и религиоведению, которые я веду в школах, приносят намного меньше. Правда, радуют меня и развлекают гораздо больше, чем приличная сумма, поступающая на карту раз в месяц. Потому что в школах я работаю с детьми, и мне это в радость, а деньги за квартиру… я иногда чувствую себя предательницей, когда их получаю.

– Мама, тебе отлично известно, что Маринка – никакая не безродная. Стыдно тебе, она родителей потеряла. Это я рядом с нею родом не вышел. Ты – лимитчица, красивая бездельница, папа на внешность купился. До сих пор жалеет, верно, только воспитание не позволяет расстаться, да и сын у вас…

Свёкор пожелал прервать тираду Александра.

– Со своей женщиной разберусь сам; а ты припомни, что она – твоя мать. И веди себя соответственно. Собирайся, Галя, уходим. Я хамства не одобряю: ни твоего, ни сыновьего. Лучше сейчас расстаться. Там подумаете, кому извиняться следует. Сын-то хорош, конечно, только болен. А ты вроде здорова?!

Что-то ещё кричала свекровь о ночной кукушке, что дневную перекукует всегда, об охотницах за чужими квартирами, о белоручках, кичащихся университетским образованием…

Мы с Варей собирали с пола осколки вперемешку с кусками пирога, не знаю, как продуктивно я это делала сквозь слезы, но легче было не выныривать из-под стола, не видеть никого.

Хлопнула дверь за гостями. Я выползла из-под стола, выпрямилась.

Саша улыбался. Что-то хищное было в его оскале, победительное и дерзкое.

Я вспомнила свой сон. Что улыбка Мары, что улыбка любимого мужа – обе будили во мне страх. Только муж улыбался наяву…

Чтоб понять, каким был Саша до травмы, поделюсь воспоминанием. Ездили прошлым летом в деревню. Муж восхищался всем: запахами, вкусами, видами. Умилялся шмелю, вёл с ним беседу:

– Уууу… ууууу… Гудишь, разбойник? Хорошо тебе? Маринка, глянь, как он в колокольчик нырнул, прямо всем организмом!!! Ууууу… мне бы так – и постель, и еда вкусная…

Он бегал километр с лишним домой, чтоб покормить кошку с котенком, устроившихся в травке на нашей тропе, притащил им мясо и молоко, пожертвовав доброй долей своего ужина. Он просил меня не срезать все ромашки из той группы, что должна была пойти в мой ящик со сборами лекарственных трав, оставить «на разводку».

– Смотри, какие солнышки, ну жаль их, право слово, – огорчался он, видя в моих руках ножницы. Ну, хотя бы не все режь, что ж ты всю красоту разрушила…

И муж любил свою мать. Иначе как «мамулей» не звал, и тоже – «солнышком».

– Варвара, – сказал он строго домработнице, появившейся на пороге с тряпкой, – приобретите, пожалуйста, клейкую ленту от мух. На хозяйственные деньги, что Вам выданы. Это безобразие, честное слово. Сегодня одна жужжала над самой тарелкой. Я не умею есть еду, когда рядом вьются мухи…

C того дня, как Саша вернулся домой, я покинула нашу общую спальню. Ушла на диван в так называемую «детскую». У нас не было детей к тому моменту, но таково было желание свекра: он изначально выделил самую светлую комнату для будущих внуков, обустроил её в дереве, украсил резными фигурками. У нас работали настоящие художники по дереву, мастера своего дела.

Поначалу это объяснялось мной ясно и просто. Саша нуждается в восстановлении после травм, какая уж тут ночная жизнь. Не стоит дразнить обоих совместным пребыванием в постели. Да и я могу задеть его травмированные руки, не дай бог, неловко повернувшись во сне. Какие наши годы, нагоним свое, вот только Саша закончит курс реабилитации. Работа с доктором ЛФК, с массажистом, консультации у невролога…

С учётом того, как нелегко мне давалось общение с мужем, я стала сокращать его до предела. Боюсь, что я сдала Сашу по максимуму на руки Варе. Объяснения тут же нашлись: я работаю над новым циклом лекций по славянской мифологии. Тут, конечно, не ограничишься работой в интернете, мне нужна серьезная литература, а значит – набеги в Ленинку, и для подбора слайдов походы по музеям. Коненковский Стрибог, врубелевский Пан, и все такое-разэтакое, и я хочу сама сделать нужные снимки. Никто, кроме меня!

Поиск причин имел и некоторое реальное основание под собой. Я и впрямь «погрязла» в славянской мифологии, преодолев начальное сопротивление. А что прикажете делать? Мне следовало разобраться с собой самостоятельно. Никому не могла рассказать о своих снах. Это было не просто странно, а очень странно. Я искренне боялась, что с психикой моей сталось недоброе. Мои сны были такими яркими, такими достоверными, словно смотрю кино. Люди обычно жалуются, что снов не помнят, и раньше мне это было понятно. Я же теперь помнила так, словно посмотрела раз пять каждую «серию».

Вот один из ярких снов, по которому судить можно, как далеко зашло мое «помутнение» в мозгах…

Девушка лет восемнадцати-двадцати, златокудрая, улыбающаяся, придерживает в руке нить, которая тоже как будто золотая. Она сидит на лавке; весело вертится в другой руке ее веретено, ловко так. Это она поёт, дивный у нее голосок.

А рядом с ней седая старуха с мутным взором, в рубище рваном, рукой трясущейся тоже прядет нить. Старое у ней веретено, с щербинками, крутится через пень-колоду, и нить у ней неровная, по большей части тонкая, рвется. Злится старуха, нет-нет пихнёт девушку в бок локтем. А той хоть бы что, улыбается.

– Ты, Недоля-Несреча 39, Злосчастье зловредное, – говорит, – не злись. И без того вечно ты холодная, вечно голодная…

Голос Мары, в котором столько льда, откуда-то издалека, от которого мурашки по коже:

– Верно, снова ей золотом стелешь, ровнёхонько да гладенько… Стану ткать, сложится жизнь красивая и счастливая. Недоля, ты-то хоть постарайся, укороти ей пряжу-то, втрое. А может, и вчетверо…