Андрей Козырев - Крестики и нолики. Фантасмагория в трёх частях

– Вот вы говорите, что мы – народ рабов. Ан нет, – с блеском в глазах возразил Мельхиседек. – Наш народ свободный. От здравого смысла. Большей свободы в мире не найти. С нею нам ничего не страшно, хоть плюнь с глаза, всё божья роса… Видели, как наши мужички смотрят? Выпукло, тупо, бессмысленно… и героически. Нет в их глазах приязни ни к себе, ни к земле. Высшее смирение, нищета и свобода! Народу, который такими глазами глядит, и смерть не страшна, и счастье не впрок. На Судном дне Господь за один такой взгляд человеку все грехи отпускать будет. Замечали?

– Замечал… А понять не мог. Почему это так? Почему так смотрят люди? – задумался философ.

– Потому что горе их от желаний отучило. А без желаний и греха не совершишь… Горе близко, небо высоко, вокруг тьма – вот что для смирения самая лучшая почва. Впрочем, словами это не объяснишь… Пожалуйте вечерком на службу, там всё поймёте, – пригласил гостя игумен.

Вечером Брутилов пришёл на службу в Преображенский собор. Храм был тих и тёмен, словно колодец. От золотых рам всё в нём отсвечивало золотом. Волны полутьмы, едва тревожимые тусклыми свечами, сходились и расходились над головами богомольного люда. Свет тускло падал через узкие окна в высоком куполе, порождая над толпой бронзовое, закатное свечение. Светились головы мужиков в глубине храма, в глухоте времён. Мужики стояли, древние, тихие, седобородые, – они казались древнее Авраама и стад его, древнее Ноя и его сыновей, они словно пришли сюда из первозданности, из эпохи первых патриархов, скотоводов и землепашцев. И над ними, выше света и тьмы, безмолствовал Он – Зодчий сумерек, Пастух вселенской тьмы, Первотворец, Зиждитель всего сущего. Его тонкий сумрак, как ладони, касался обнажённых лбов молитвенников, наложением своим освобождая их от всякого греха и добавляя их делам и мыслям новую, нездешнюю, благодатную тяжесть.

Служба шла. Народ двигал свою большую тесноту медленно, величаво. Кирилл Петрович стоял среди толпы богомольного люди с чувством, что после долгих поисков наконец-то нашёл то самое, настоящее, чего не мог найти в течение всей своей жизни – ни в дипломатических, ни в артистических кругах не было такого благолепия, такой величавости мысли и жизни. Здесь было всё, чего ему не удалось найти ни в армии, ни при даже дворе – мудрый покой, небесная благодать и главное – строжайшая дисциплина. «Вот почему из армии многие дворяне в церковь уходят. Здесь дисциплины больше», – подумал Кирилл Петрович, богомольно крестясь.

Когда служба подошла к концу, где-то за стеной внезапно раздался истошный вопль юродивого, отвратительный, напоминающий ослиный крик. Тощий огарышек у иконки расплылся лужицей, всполохнулся и угас.

Брутилов и молящиеся выбежали со службы. Прямо напротив собора, в самом сердце монастырского сада, среди цветов, лежал распростёртый труп старца Никодима. Восковое лицо праведного старца имело удивлённое выражение, беззубый рот широко раскрыт, изо рта на седую бороду вытекала струйка алой крови. Ухо умершего было придавлено, словно прислушиваясь к земле. Руки старца были простёрты в стороны, как для полёта или для креста. На чёрной новенькой рясе не было видно следов борьбы или насилия.

– Старец Никодим был давно известен по всей губернии как человек праведной жизни. Со всех городов к нему богомольцы съезжались, за советом, за напутствием, – удручённо басил Мелхиседек, стоя над трупом. – Кто его мог убить – не представляю. Не иначе, враг рода человеческого здесь лапу приложил. Или революционеры-террористы из соседней губернии постарались…

На тропинке около измятой клумбы виднелись большие человеческие следы – кто-то бежал, хромая и припадая на одну ногу.

– Это следы горбуна, Алёшки нашего, – серебряно прозвучал среди тишины голос инока Евлогия, невысокого серолицего монашка. – Он здесь клумбы возделывает, это его послушание.

– А-а! Алёшка! – у Мелхиседека загорелись глаза. – Он ведь у нас непослушник, бунтарь! Постоянно на исповедях говорил о бунте против Господа нашего, сам я, грешный иерей, на него епитимью на прошлой неделе за это наложил… Он тихий-тихий, а тёмный, он него всего ждать можно. Он мог старца порешить, точно говорю!

– Вот и решено дело, расходимся, – загалдела беспокойная толпа. – Горбуна поймаем, он сразу во всём сознается.

– Подождите, милостивые государи! – вскрикнул Кирилл Петрович, незаметно отошедший от клумб к сараю, располагавшемуся рядом. – А это что такое?

На покрашенной зелёной краской облезлой стене дощатого сарая был выцарапан гвоздём странный рисунок – крестики и нолики, выстроенные в длинный ряд, извивавшийся змейкой вдоль половины стены.

– Вчера этого здесь не было, – заявил, угрюмо теребя бороду, игумен Мельхиседек.

– В чём смысл этого рисунка? Может быть, это какие-то нечистые знаки? – спросил кто-то из монахов.

– Я думаю, нет. Смысл в том, что люди бывают двух типов – крестики и нолики. Кто не несёт свой крестик, тот превращается в нолик… Я так думаю, – высказал мысль Брутилов.

– Побойтесь Бога, Кирилл Петрович! – предостерёг философа Мельхиседек. – Это детская игра. Так на селе дети играют – рисуют крестики и нолики рядками. Игра просто…

– А зачем тогда она здесь? – недоумённо спросил у игумена монах Евлогий.

– Не знаю, не знаю… Пока велю вызвать полицию. Ничего на месте преступления не трогать! Никому из обители не уходить, стеречь все входы и выходы! Завтра приедет сыщик, даст Бог, всё разрешим. Утро вечера мудренее.

Утро после убийства выдалось яркое, праздничное. Всё в природе ликует, словно не произошло ничего. Солнце похаживает по дворам барской походкой, бьёт тяжелой ладонью по крепким хребтам бревенчатых домов, яростно звенит на металле конских подков.

В полдень завершилась служба. Кирилл Петрович вышел из храма, погружённый в глубокие размышления. Его окружила монастырская братия: Мельхиседек, ещё несколько священников, не участвовавших в службе, и монахи.

– Я вижу, вы прямо не смотрите, куда идёте… Интересно, о чём таком интересном вы думаете? – спросил у гостя игумен.

– Интересно мне, как это произошло… – проговорил Брутилов задумчиво. – Я о вчерашнем убийстве. Хочу эту загадку разгадать.

– Ой, ради Бога, Кирилл Петрович, не лезьте в это дело. Не ваше это, – замахал руками Мельхиседек.

– Я много раз разбирал такие истории ещё там, в посольстве, – объяснил Кирилл Петрович. – И этот случай мне интересен. Если подумать: что мы знаем? Есть у нас тайные знаки, крестики и нолики. Был крик юродивого. Есть следы горбуна у клумбы. Кого подозревать? Емельку? Алёшку? Кого-то ещё?

– Ой, не беритесь за это дело. Говорят, должен прибыть сыщик из столицы. Брином зовут. Он всех на чистую воду выведет… – вторил Мельхиседеку отец Иосиф, сухой, высокий священник с длинной бородой.