Валерий Раш - ОДИНЖ. Книга I. Пособие по выживанию для Бессмертных…

«Что происходит, почему?» – Почти удается сесть, но в последний миг яростный порыв ветра заваливает на бок, и я вижу их… Огромные, словно черные паруса, крылья хлопают на ветру за спиной мальчишки. С каждой секундой они становятся темнее, наливаются силой, выпивая остатки его жизни. И с каждой секундой все больше отчаяния и безысходности в распахнутых карих глазах, все меньше жажды жизни. Взгляд его тускнел стремительно, будто огонек свечи, задутый свирепым ветром, только кончик фитиля еще тлел, где-то в самой глубине.

– Судьбу не обманешь, – проскрипело за спиной, – своей выходкой, ты его не спас, а лишь отсрочил случайную смерть. Сделал ее преднамеренной… А что ты думал произойдет, когда ты потянешься за крыльями, кретин?!! – Зашелся в крике наставник.

Слезы прорвали невидимую запруду, широкими потоками залили лицо, пробив дорожки сквозь грязь и кровь. Сквозь мутную пелену, вижу, как, ставшие чужими, мои руки бесцельно пытаются ухватиться за одежду, коснуться руки подростка. Черные крылья застили полнеба, тянули его сделать отсроченный шаг.

– Зачем все это? – Прошептали его губы. – Мне все равно незачем жить.

Крохотный шажок, и он поравнялся с дырой в ограждении. Голова запрокинута вверх, на прикрытые веки падают снежинки, тают, стекая по щекам, словно небесные слезы.

– Нет… Нет… НЕЕЕЕТ!!! – Отчаянно пытаюсь дотянуться, удержать, – бесполезно. – Ты должен жить, какая бы причина не привела сюда, – завтра все будет по-другому, только удержись сейчас, слышишь!!

– Не будет… – Едва слышно шепнули посиневшие губы. – Она… Она сказала, что чувства определяются поступками. Сказала, если приду сюда и выгляну за край, то она… Дрожащая кисть смахнула проступившие слезы. – Не важно.

Он не видел меня. Я не мог его коснуться. Даже мой голос он воспринимал скорее, как внутренний. Нет времени искать причину, почему так произошло. Но что я могу сделать?!

– Важно! Не бывает мелочей. Если она так сказала, значит не все потеряно. – Неужели речь о той самой, первой и единственной любви, что протянулась от садика до школьной доски? А ведь наставник упоминал об этом, правда совсем мимоходом. Но в нашем деле не бывает мелочей. – Борись. Если ты любишь, то борись за нее, слышишь. Не сдавайся! – Он лишь покачал головой, может на мои слова, а может своим мыслям. Непонятно, слышит ли он меня.

– Она даже не пришла… – Его борьба ослабевала с каждой секундой. Сколько раз я слышал подобный диалог жертвы со своей душой. И почти всегда, когда человека уже не спасти, и он перестает тебя слышать, и видеть. Он всхлипнул и еще выше запрокинул голову, но слезы все равно прорвали запруду, свободно текли по щекам. – Зато он… И его дружки там, внизу. Снимают на телефоны… Ржут… Ненавижу… – Едва слышно прошептал он, слова с трудом слетали с дрожащих губ.

Его грудь конвульсивно задергалась, пытаясь унять нарастающие рыдания, но с каждой секундой внутренняя боль лишь росла. Обняв себя руками, он еще сильнее зажмурил глаза и занес ногу над краем.

– Не надо. – Шепчу одними губами. Вкладываю в этот посыл все оставшиеся силы, лишь бы он услышал, почувствовал.

– Теперь правила действуют на вас обоих. Ты принял за него решение, он уже не может сойти с выбранного пути. – Печально проскрипел Исра. – Вот только в конце его будет ждать не апостол Петр, а… Ну в общем, – сам знаешь. Я предупреждал.

– Нет. Я же могу… Я же могу его остановить!

– Не можешь. Каждый должен принять это решение сам. Как об уходе из жизни, так и о возвращении…

Наставник подобрал застрявший в люке черный котелок, выбил пыль о колено, критически осмотрел получившийся результат, скривился и яростно водрузил его на плешивую голову.

– Мы не останавливаем, а только помогаем вернуть прежнюю волю к жизни и обрести смысл, если человек потерял их.

Парень что-то бормочет, неуверенная улыбка бледным цветком расцветает на губах, ноги делают короткий и такой бесконечно длинный шаг за край. Бессильно тяну окровавленные пальцы, в отчаянии скребу след от кроссовок на крыше.

– Почему, ответь мне, почему?! – Рыдания сотрясают грудь. Черный котелок почти исчез в темном проеме люка. Кажется, что он так и уйдет. В последний момент котелок качнулся из стороны в сторону и, не оборачиваясь, произнес.

– Потому что решение за него принял ты, а значит и воля к жизни должна быть твоей и только твоей… Но ты ведь и сам не хочешь жить, верно?.. – Последние слова потонули в грохоте шагов по металлической лестнице.

А над крышей, заглушая ветер… Заглушая свист рассекаемого падающим телом воздуха… Бьющееся в голове – «это твоя судьба», – прокатился дикий, нечеловеческий вой, полный боли и страдания.

Я могу прыгнуть следом тысячу раз… но не смогу умереть. И даже выдави я себе глаза, перед внутренним взором будет стоять бледное, но решительное лицо маленького человека… что сделал свой последний шаг с промерзшей крыши… Сделал… вместо меня…

***

Тело на кровати подпрыгнуло, выгнулось дугой, скрюченные пальцы бессильно царапают спертый воздух, оскаленный рот распахнут в беззвучном крике, под трепещущими веками, словно вспугнутые тараканы мечутся глазные яблоки. Ноги молотят скинутое одеяло, забивая его в дальний угол кровати. Влажная простынь облепила спину, словно вторая кожа, с уголка губ слетают бессвязные слова.

Визор заскулил и прижал голову к полу, пытаясь зарыться в толстый ворс пыльного ковра. Не имея полноценной души или разума, он разделял боль и страдания хозяина как свои. Вот и сейчас, отчаяние и боль волнами накатывали на него, заставляя в ужасе зажмурить единственный глаз. Но даже так, он продолжать видеть, как мечется в горячечном бреду тело единственного дорогого ему человека. Видел, как и всякую ночь, когда ничем не мог облегчить его страдания. Правда несколько дней назад, подражая местным кошкам, он сумел отрастить короткую мягкую шерсть на загривке и даже подлез под руку хозяина во время сна. Тогда тоже было плохо, не так как сейчас, но очень плохо. Он знал, хозяин не слышит и не видит ничего вокруг. Но в ту ночь, стоило взмокшей ладони ощутить его дрожащую спину, как нечто изменилось в страдании хозяина. Да, он все так же стонал и скрипел зубами, но не так метались глаза под сомкнутыми веками, сердце стучало как бешенное, но уже не вырывалось из груди, а скрюченные пальцы наконец-то нашли точку опоры, стиснув короткую шерсть. Так длилось всего пару ночей, но, если бы Визор знал значение этого слова, то мог бы сказать, что был счастлив. Жертвенность была одним из единственных доступных ему способов проявления любви, – слова или чувства, значения которых он тоже не знал. Но искренне испытывал к своему единственному другу, хозяину, члену семьи.