Елена Леоненко - Минус одна минута. Книга третья. Последняя земля

Он сделал неверный шаг, это правда. Теперь он разбирается с последствиями этого неверного шага. И если для этого ему придется в глазах всей Равнины или даже всей Другой Земли быть гадом и мерзавцем – пусть так. Лилия его поняла бы. Она была настоящей приоркой и не могла не уважать тех, кто осмеливается быть сильнее прочих и этими прочими управлять.

Значит, черт с ними со всеми. Если Зинин и Буряк хотят продолжать изображать из себя праведных судей – черт с ними тоже. Делай что должно, и будь что будет. Не самый плохой девиз, между прочим.

И Стас решительно вышел из квартиры.

Войдя в свой институтский кабинет, он запер за собой дверь и выглянул по очереди в каждое из окон.

За окнами было пусто, и никто не обнаруживал своего намерения подсмотреть за тем, что Стас собирался сейчас сделать. На всякий случай он приоткрыл каждое из окон, чтобы можно было расслышать любой шорох снаружи, буде он все-таки случится. Теперь можно было считать, что его тайна более или менее в безопасности.

В последний раз оглянувшись на окна, Стас подошел к стене у камина, присел и повел пальцами по плинтусу справа от каминного жерла. В какой-то момент плинтус под его пальцами вздрогнул, и часть его плавно поехала, оказавшись передней стенкой ящичка, уходящего глубоко в стену.

В ящичке лежала толстая потрепанная тетрадь, всем своим видом наводившая на мысли о древних манускриптах. Снова оглянувшись, Стас с предельной осторожностью извлек тетрадь из ящичка и уселся в кресло, в котором Лилия сидеть не любила – спиной к окну.

Каждый раз, открывая эту тетрадь, Стас не мог избежать воспоминаний о тех страшных днях три года назад – после волны, после смерти Галилея, после смерти Лилии… Это уже стало почти что ритуалом: сначала перебрать в уме все, что началось в момент появления угрожающе-фиолетового самолета Тимофея и закончилось трупами среди руин, – и только потом начать перелистывать ветхие страницы тетради.

Вот и сейчас: Стас уселся в кресло с яростной решимостью сразу найти в рукописи нужное место, но стоило ему провести пальцами по потрескавшейся жесткой кожаной обложке – и перед глазами возникло неподвижное тело Лилии, над которым стоит на коленях такой же неподвижный, но все-таки живой Буряк.

Он постарался как можно быстрее пролистнуть в памяти первый день новой эры – эры его абсолютного приорского одиночества без Лилии, – и перейти к не таким кровоточащим воспоминаниям…

…Когда первый разбор завалов был завершен, а все погибшие похоронены, над разрушенной чашей Долины уже стояло полуденное солнце следующего после волны дня. Стас тогда предпочел уйти в южную, самую безлюдную часть бывшей Долины. Там никто не жил, и туда почему-то даже почти никто никогда не ходил.

Он долго бродил среди огромных деревьев – и вывороченных с корнем, и мужественно устоявших – и пытался снова и снова прокрутить в уме все происшедшее, чтобы в него поверить. Помнится, тогда он еще не думал о том, как будет жить теперь, когда рухнуло все: и их жизнь с Лилией, и его жизнь с прежним собой. Наверное, именно тогда он до самых желудка и селезенки осознал все, что имели в виду и Лилия, и Зинин, и даже Буряк: он должен начать отвечать за тех, кто ему поверил.

Вернулся в поселок он только поздно ночью, когда все уже улеглись спать – впрочем, может быть, не спать, а плакать, но ему это было неважно. Попытался было войти в матушевский дом, но не смог: он еще не настолько уложил у себя в голове мысль, что Лилии больше нет.

Спать, однако, хотелось страшно – до того, что ноги подкашивались, и зрение слабело. Тогда он решил переночевать в самолете: еще когда разбирались завалы, стало ясно, что самолет совсем не пострадал.

Забрался в самолет и понял: там ему тоже не уснуть. Казалось, что каждое кресло пахнет Лилиными волосами – хотя она, конечно же, наверняка не сидела на всех креслах в салоне.

Он растянулся на полу, но сон все равно не шел. Повертевшись полчаса, он пришел в холодное бешенство, вскочил и ринулся в кабину. Поднял самолет вверх и начал круг за кругом облетать всю чашу Долины, которая сейчас сверху больше напоминала не чашу, а круг из неровных камней, выложенный на песчаном пляже. Луна в тот день была почти неестественно яркой, и при ее свете развалины выглядели на удивление романтично.

На десятом витке рассматривать руины ему надоело, и он направил самолет в сторону Равнины. Только через пару минут он понял, что летит во вполне определенную точку: ему вдруг захотелось посмотреть (в последний, наверное, раз) на бывшее жилище Галилея.

По пути он довольно равнодушно отметил про себя, как изменились очертания Вторых гор. Когда же его самолет замер, как всегда, в полуметре над землей, он вышел и обнаружил, что стоит у подножия того, что не так давно было Первыми горами. Теперь это была не сплошная горная гряда, а, скорее, частокол из полуразрушенных каменных пиков разной высоты.

Там, где жил Галилей, как раз высилось два таких пика, а на месте самого жилища зияла огромная пещера почти во всю высоту сохранившейся скалы, напоминавшая гигантское, сильно вытянутое вверх яйцо.

Это было величественное зрелище: овальный проход не более десяти метров в ширину и почти километр в высоту, прорубленный в узкой скале. Видимо, на вершине скалы – там, где когда-то находился телескоп Галилея – образовалась большая дыра, и в пещеру струился яркий лунный свет.

Вопреки ожиданиям, внутри пещеры почти не было каменных обломков и даже пыли. Небольшое каменное возвышение в самом ее центре под серебристым потоком лунного света выглядело, как бесхозный пьедестал сбежавшей статуи.

Стас, вздрагивая от гулкого эха собственных шагов, пересек освещенное пространство и подошел к возвышению, верх которого находился на уровне Стасовой груди.

У него замерло сердце, когда он увидел, что на поверхности возвышения лежит большая тетрадь в обложке из твердой тисненой бычьей кожи, с обтрепанными краями и толстыми от старости страницами. Поверх тетради лежал небольшой кусок пергамента, на котором каллиграфическим почерком было выведено «Propter Stanislai».

Стас будто бы услышал, как во время их первой встречи с Галилеем тот обращался к нему своим хрипловато-скрипучим голосом «Станѝслав» – именно с ударением на втором слоге, а не так, как произносилось его имя на современной Земле. «Для Станѝслава».

Было решительно непонятно, как все это могло произойти: горы рухнули, а в пещере уцелело в полной чистоте и неприкосновенности послание Галилея ему, Стасу. Ведь не мог же Галилей знать, что ему предстоит сгореть, и подготовиться к этому, оставив своему горе-потомку некое загадочное наследство!

Или мог? А если мог – тогда зачем он вообще оказался в Долине? Может, он был уверен, что смерть неизбежна?