Андрей Аликсеев - Мир Умбра

– Так, а подробности поездки он не рассказывал?

Сигарета обожгла мне пальцы, я посмотрел на окурок и вдруг ясно увидел перед глазами страшную картину умирающего на моих руках друга. Из головы тут же вылетел весь разговор со следователем, я вытаращился на свои пальцы, но не видел ни их, ни сигарет, ни Юревича.

– Мальцев! – Громкий возглас вернул меня обратно. – Рассказывал Тарас о своей поездке к отцу? – Повторил он свой вопрос и протянул мне ещё одну сигарету.

– Нет, ничего не говорил, – продолжил я, затягиваясь с каким-то остервенением. – Он отмалчивался, можно сказать игнорил меня. А когда я его однажды припёр к стенке и прямо спросил, что с ним творится – он просто от темы уклонился. Наплёл с три короба фигни всякой. В общем, не хотел со мной откровенничать. Для меня это, как удар под дых. Родные у меня за границей живут. Девушкой не обзавёлся пока. Друзей, кроме Тараса, нет. Такая грусть-тоска на меня напала. А в баре этой ночью решил: всё, хватит, пора с ним серьёзно переговорить, теперь не отвертится. Я боялся, что его затянуло в какой-то незаконный бизнес. Значит надо парня спасать.

– Почему ты решил, что он занимается чем-то противозаконным? – Насторожился следователь, как охотничья собака, учуявшая след.

– Деньги. Мама у Тараса бизнесом занималась. И раньше всё шло хорошо. Потом кризис, банкротство, она уехала куда-то с новой идеей и пропала. Так мой друг, по сути, остался один. Деньги кое-какие были в заначке, но надолго их не хватило. Тарас на работу устроился, но не шиковал. А тут вдруг телефон дорогой, часы, шмотки. И ещё, у него постоянно появлялись какие-то гости. Я слышал за стенкой разговоры.

– А видел кого-нибудь?

– Нет, – помотал я головой, – только слышал. Это странно, конечно, но ни людей на лестнице, ни звонков в дверь, ничего.

– Тогда в чем же ты винишь себя, можешь всё-таки пояснить?

– Да в том, что не успел. Я не смог остановить его, не поговорил по душам вовремя. И сегодня не успел. Приди я хотя бы на пару минут раньше…

– У нас, возможно, было бы на один труп больше. – Остудил меня Олег Антонович. – Что дальше происходило в подъезде?

Я вспоминал, ещё раз подробно описывая незнакомцев в плащах. Опять рассказал о выстреле, о том, как убийцы сиганули прямо в проём, как Тарас схватил меня за руку. На этом месте я запнулся, а следователь, сузив глаза и насупив брови, терпеливо ждал продолжения.

– Ну и вот, он вцепился мне в ладонь, хотел что-то сказать, потом задёргался и… Дальше плохо помню. Приехали скорая и полиция, соседи набежали и я отключился. – Про то, что я побывал в мыслях Тараса, говорить не стал – сочтёт, что вру. А малейшее сомнение в правдивости хотя бы части рассказа наведёт тень на всё остальное. Про планшет сначала даже как-то и не вспомнилось. Ну, это и к лучшему, мало ли что там у Тараса в файлах. Надеюсь, меня всё-таки отпустят. И тогда я сам попробую разобраться с его дневником.

Юревич спрыгнул с края стола, вытащил из стола стопку чистых листов бумаги:

– Всё, что рассказал, здесь запиши. Внизу число, дату, подпись. – Распахнулась скрипучая дверь. Уходя, следователь прихватил папку с моим делом. Лопоухий сержант зашёл, дождался, когда я закончу писать, и отконвоировал меня обратно в камеру.

Время за решёткой тянется бесконечно долго. Сменялись мои соседи: бомжи, воришки, солидный мужчина в дорогом костюме, пьяный в зюзю иностранец. Говорить мне с ними было не о чем, да и они не откровенничали. Состояние угнетённое, мрачные мысли, не до разговоров. Кажется, всю свою жизнь вспомнил, мельчайшие подробности. В основном, конечно, думал о Тарасе и о том, как такое с нами случилось? Тараса больше нет, а меня подозревают в убийстве.

Рухнуло всё, чем я жил, что было мне дорого. Рассыпалось вдребезги. Как дальше быть? Одно я знаю точно – сколько бы времени я ни провёл здесь, когда окажусь на свободе, тотчас займусь поисками убийц. Мысль, что я должен сам их найти и покарать, постепенно зрела во мне, пока я восстанавливал в памяти ту страшную ночь. Где бы эти гады ни прятались, я разыщу их, достану из-под земли и отомщу.

А пока меня периодически водили к следователю, где я подписывал какие-то протоколы. Ещё несколько раз пришлось подробно излагать свою историю, устно и письменно. Юревич пытался меня поймать на противоречиях, заставляя помногу раз восстанавливать картину происшедшего. Наконец, на третий день моего заточения, состоялся наш последний разговор. Олег Антонович, буравя меня глазами, подвинул лист с распечатанным текстом:

– Отрицать не буду, пока я считаю тебя соучастником убийства. Но. Никаких стопроцентных доказательств и улик нет. Держать тебя дольше, без предъявления обвинений, не имею права. Поэтому, вот тебе документ, внимательно ознакомься, подпиши и пока свободен. Я подтянул к себе бумагу. «Подписка о невыезде и надлежащем поведении». Тут же Юревич выдернул её обратно из моих рук и протянул другой лист.

– Или как ты смотришь на такой вариант – ты сейчас пишешь «чистосердечное признание». Помогаешь, так сказать, следствию. А мы тебе, глядишь, пару годиков скостим. Ну что? – Он прищурился и склонил голову набок.

– Я ни в чём не виноват, – мне удалось выдержать его тяжёлый взгляд и не отвести глаз – невиновный должен смотреть смело в лицо своему судье.

– Ну что же, значит признаваться мы не хотим… – Он помолчал, подождал и вновь протянул мне «Подписку…»

Хмурое утро, мерзкая морось и туман встретили меня на улице. После трех дней взаперти, без глотка свежего воздуха, даже такая непогода в радость. Хорошо прочищает легкие от спёртого камерного духа, а мозги от разных дурацких мыслей. Пойду домой не спеша, подышу, погуляю. Тем более, что в такую рань меня никто не заметит. Потихоньку доберусь, помоюсь, переоденусь, наконец. А потом буду решать, что делать дальше.

Редкие прохожие, прячась под разноцветными зонтами, спешили к метро, в лужах отражались трамваи и маршрутки, неустанно снующие по городу в любую погоду. Влага, висящая плотным облаком в воздухе, быстро облепила меня, вымочив с ног до головы. Вдобавок ко всему, мимо меня с мигалками и сиреной промчался экипаж ДПС и окатил грязью. Джинсы мокрой тряпицей облепили ноги, а в кроссовках образовалось гнусное, чавкающее болото. Такая злость меня охватила – был бы под рукой камень – запустил бы им вслед. Теперь вот стой, обтекай. Меня пробрал озноб, не заболеть бы. Хорошо бы нырнуть в какое-нибудь уютное тёплое местечко и выпить рюмку-другую горячительного.

Мысль эта показалась мне настолько привлекательной, что домой я не дошел. Только до Сенной площади. Есть тут несколько заведений, в которых можно получить незамедлительную помощь. И это отнюдь не аптеки. Наливают здесь, конечно, редкостную дрянь. Как раз то, что надо. После всего, что произошло за эти несколько дней, у меня напрочь исчезло ощущение реальности окружающего мира. Такое впечатление, будто я вырван из действительности и болтаюсь где-то рядом, не соприкасаясь, а лишь сопутствуя ей. Вот сейчас, к примеру, пока шёл сюда, не заметил даже, как через перекрестки проходил. И ничего, под машину не попал. Хотя шёл, возможно, на красный свет. А ещё с головой явный непорядок. В медицинском смысле. Первый день после падения на лестницу тошнило постоянно и вырвало пару раз. Хорошо я тогда тыковкой-то приложился. Сотрясение, наверняка. Только сотрясение ведь за день-два не проходит, а у меня уже вчера от синяка остались едва заметные желтые полосы, а шишка так вообще растворилась. Зато противное зудящее чувство осталось – будто из затылка, транзитом сквозь сердце, дальше через всю левую руку, прямиком в ладонь натянута до предела взведённая тетива. И эта тетива готова вот-вот сорваться.