Кирилл Берендеев - Нет имени страшнее моего

Государь стоял на стилобате своего храма, скорее, обсерватории, как обозвал это строение астролог. Ведь он один из ныне живущих тайком заглядывал туда, а зная тайный смысл многих предметов, хранящихся и расположенных внутри, предположил среди таких и наличие великой подзорной трубы, именуемой телескопом – не ту, что приставлял к глазу всякий астролог, но именно средство наблюдения за звездами, тот самый непостижимый размерами язык храма-колокола, надежно прикрученный к четырехскатной крыше, о коем рассказывал еще Хандога. С его помощью император разглядывал небесную твердь, в надежде лицезреть обитель богов или, того хуже, отправить туда своего прирученного демона в качестве злобного ответа Дьелю за полученные могущественные артефакты. Может, принадлежавшие самой Катамае, может, ее присным, но, как бы то ни было, под присмотром сестры сделанные.

Рядом с самодержцем находились главный советник и палач, на ступеньках храма – астролог, а на самой храмовой площади, выложенной базальтовыми и гранитными плитами, полукругом стояли стражи его величества. Они немного растерянно поглядывали по сторонам, не то в ожидании других зрителей, не то просто пытаясь понять и просчитать дальнейшие действия вседержителя, исходя из сложившейся обстановки – но пока безуспешно.

Абаим последним вошел в полукруг, и тот принял его, сомкнувшись. Император, помолчав немного, заговорил негромко, но эхо, многократно усиливавшееся благодаря умелому расположению строений на площади, разгулялось меж ними, отражаясь, теряясь и возвращаясь, буквально сходясь на вынесенной из врат дворца бронзовой плите, где уже лежало два меча, один против другого.

– Я получил сегодня утром карту жизни, составленную моим верным астрологом, – как-то безучастно начал государь свою речь. – И немало удивившись начертаниям, решил проверить ее самолично, чего прежде не делал, ибо доверял ему. Все сошлось, и это печальная новость как для меня, так и для дражайшего составителя гороскопа, ибо всем ведомо, насколько я не терплю скверных новостей. Посему мой астролог будет казнен, но несколько позже.

Он оглянулся на миг. Сабаней сошел еще на одну ступень и едва не оступился. Помочь ему оказалось некому, он нелепо взмахнул руками, крылья рукавов яркого узорчатого халата, казалось, хотели вознести его в небо, но не случилось. Он выпрямился. Все снова замерло.

– Карта предсказала мне следующее, – все тем же ровным голосом продолжал император. – Среди стражей моих есть мой злейший враг и преданнейший друг. И если друг не предаст меня, враг мой будет повержен. Увы, я пока не вижу среди вас моего врага, но и не желаю дожидаться мига, когда враг захочет нанести удар, пусть даже умозрительный, пока в его голове зародится сам замысел этого удара! – внезапная вспышка ярости охватила правителя, и тут же исчезла. – Я не намерен ждать так долго, а потому повелеваю стражам сражаться меж собой, до того момента, пока в живых не останется лишь мой единственный защитник, или пока он не будет повержен. Остаться должен только один. Я объявляю схватку выбора. Первыми выйдут Абаим и Хандога. Остальные, уйдите с поля.

Стражи молча повиновались. Астролог медленно поднялся на стилобат храма и присоединился к палачу и советнику.

Абаим огляделся по сторонам. Нет, больше никто не выйдет. На мгновение ему показалось, что в окне на женской половине дворца качнулась занавеска. Возможно, лишь показалось.

У императора было две жены, одна из рода весей, другая же получена им в качестве ответного дара за отправку войск для проведения карательных действий против населения на островах Сака́р и Твело́. Абаим не вдавался в подробности, что именно произошло в те не столь и далекие годы – кажется, туземцы подняли восстание, возмущенные не то насильственным обращением в чужую веру, не то налогами, не то постоянным отъемом земель в пользу чужой церкви, словом, дела запутанные, и никоим образом жителей самой империи не касавшиеся. Разве что во время той войны глашатаи на площадях всякий раз живописали победы доблестных воинов, приводили ужасающие цифири потерь туземцев, рисуя картины всеобщего хаоса и разрухи, особенно среди тамошних жалких и тщедушных вождей, что усердно искоренялись карательным корпусом. За несколько недель стремительной войны все было кончено: острова перешли под контроль сначала военачальника Заварзы, получившего за это звание младшего генерала, а затем одного из континентальных правителей, щедро одарившего империю золотом и мехами, а императора, ко всему прочему, красавицей женой и еще двумя или тремя наложницами. Об этом не возглашалось на площадях, но передавалось из уст в уста, в качестве особой гордости, от слуг, приближенных к простецам, жаждущим хоть так причаститься к императорской славе и могуществу.

Народ по тому времени очень тепло и с большим приятством относился к молодому императору, отчасти из-за того, что уж очень много казней устраивал новоиспеченный монарх, все больше над вельможными чинами, на потеху простецам, в качестве определенного уравнивания всех сословий перед лицом единого вседержителя. Вот только в последнее время еще перед восстанием нганасанов…

Нет, это определенно не ветер, занавеску качнула женская рука. И почему ему думается сейчас о ней, непонятно. Абаим встряхнулся. Надо готовиться к битве, а не рассуждать.

Страж несколько раз встречался с подаренной за карательный поход супругой владыки. Ну как, встречался… видел, когда паланкин проносили мимо, в дни, означенные ей для прогулки. Ладно, попасть в Тайный замок не всякому вельможе невозможно, но еще и доступ на женскую половину, где проживали жены и наложницы самодержца, запрещен всем, кроме самого господина императора и нескольких евнухов. И только во время прогулок возможно, хотя бы умозрительно, увидеть небесный лик супруги.

Кажется, пару раз ловил на себе ее взгляд… думал, что ловит, ведь ей также запрещено не только встречаться с мужчинами, но лицезреть кого-то, кроме мужа и повелителя. Посему, когда ее паланкин выносили из Тайного замка, простецам обязывалось падать ниц, дабы не видеть ничего, кроме ног носильщиков. Даже жителям дорогих домов, мимо которых она проезжала, запрещалось открывать ставни. Будучи сотником, он охранял часть ее пути – от галереи до моста – и иной раз не мог не посмотреть в сторону неспешно проплывавших окон, забранных изящной бронзовой решеткой, изображающей розовые кусты, и закрытых газовой тканью. И несколько раз видел, определенно видел, как она поднимала голову и смотрела в его сторону. Вглядываясь в полутьму паланкина, он не мог ошибиться.

Наверное, еще одна причина, по которой он отправился пытать судьбу, воистину пытать, ибо стать ближе не значило получить доступ. За месяц, проведенный в Тайном замке, он так и не повидал ее, нигде и никак. Возможно, она сама хоть раз да высмотрела нового начальника стражи, даже скорее всего. Как и теперь следила за ним, за его поединком. Абаим тоже не хотел ошибаться в этом.