Александра Нюренберг - Превратись. Вторая книга

Говоривший, не разжимая пасти, издал волнообразный звук, который вполне можно было принять за смешок, а Гоби пробурчал что-то невнятное и утвердительное.

– Довольно всякому глянуть на его руки и станет ясно, что перед ним – офицер… притом, офицер с колоритнейшею биографией. Они всегда и всюду распознают его, владей он хоть формулой семидесяти двух превращений, так как избавиться от этого украшения, в сущности, нету ни малейшей возможности… исключая, конечно, случай самокалечения, предполагающий необыкновеннейшую из ряда вон выступающую силу характера и, заметь, это только предположение, – такой же силы желание избавиться от клейма.

Тут Веда, учуяв, что рассказ подошёл к развязке и что собеседники на мгновение, прежде чем перейти к иной теме, погрузились в мрачное раздумье, видимо, о предположительной Участи, ожидающей претерпевшего такое ужасное испытание, воспользовалась паузой, как приоткрытой дверью в чужой дом.

Она ритуально кашлянула, хотя в горлышке у неё было чисто, и еле слышно, зато отчётливо, произнесла:

– Трудно представить, что кому-то захотелось бы избавиться от знаков, удостоверяющих равно его высокое звание и мужество.

Леопард-рассказчик мигом и чрезвычайно предупредительно откликнувшийся на робкую попытку акулы вступить в разговор всем движением своего прямого корпуса, молвил:

– Молодая госпожа, ах, поверьте, разные бывают Судьбы.

– Что это?

– Участь. – Галантно перевёл леопард, почтительно подходя к Веде ближе, в то время, как Гоби, вежливо буркнувший что-то гостям, так же неторопливо отошёл и принялся расхаживать с заложенными за спину лапами, ни с кем не вступая в разговор.

– Но вы же не будете отрицать, – обрадованная общительностью умного и неожиданного собеседника, подхватила акула, – что наличие такого рисунка…

– Такого клейма, да…

– …Такого клейма всегда свидетельствовало бы и совершенно недвусмысленно о качествах весьма незаурядных?

– Не буду. – Любезно молвил леопард, едва позволив Веде Львовне договорить и немедленно, чуть повыся приятнейший баритон, осведомился:

– Смею ли предположить, что молодая госпожа, так же как сдержанный её спутник, доверены заботам проходимца, вот уже несколько времени позабывшего о своих обязанностях?

Пастор, давно уже завершивший свои переговоры и терпеливо ожидавший в деликатном отдалении, пока Веда завязывала симпатичное знакомство, бесстрастно мурлыкнул:

– Те-те, полегче, местный житель, выражайтесь о духовном лице.

Поименованный таким образом осклабился.

– Ты ещё пока не духовное лицо. – И он добавил обращение, которого Веда не уловила и которое было, наверное, именем любезного проводника.

– Ах, да, – поворачиваясь к нему, просительно сказала акула, – как мне к вам обращаться?

(– Он даже не представился молодой госпоже. – В усы себе проурчал поведавший историю о последнем испытании.)

Не обратив на иронизирующего бюргера и взглядца, пастор откликнулся:

– Зовите меня Григорием.

(И «местный житель», и даже Гоби, в тихой задумчивости мерявший хвою тяжёлыми мягкими шагами, издали тот, похожий на смех, звук, который был уже знаком пришлецам.)

– Так, Григорий… – Повторила акула и глянула через плечо на друга Гоби.

– Шанаэль. – Церемонно представился тот. – Моё имя собственное не так трудно произносимо, как имя этого будущего духовного лица.

Веда назвала себя и Всеволода, хранившего молчание и ограничившегося, впрочем, почтительным поклоном.

– Веда… Не угодно ли, чтобы я называл вас с отчеством, ибо таково вежливое обыкновение вашего отечества? – Без тени иронии осведомился Шанаэль, не столь осанистый, как Сахира, зевавший довольно основательно у выхода со двора с немалым риском дать прибежище в своей пасти белой крупной бабочке, залетевшей сюда.

– Не угодно.– Ответила Веда.– Вы и сами трижды назвали меня «молодой», если это только не формула вежливого обращения.

Шанаэль разулыбался.

– О нет. – Молвил он. – Хотя вежливость – штука хорошая.

Он глянул на Григория. Тот неулыбчиво мяукнул:

– Всё готово.

Веде показалось, что пастор-иронист чем-то недоволен.

– Так пойдёмте, – жизнерадостно проворковал тот, кто пожалел неведомого офицера. – Если придём прежде, чем нужно, нас не осудят, но опоздание пахнет смертью.

Леопарды плавно текли мимо, и, оказавшись в упругих волнах шерсти и мускулов, Веда безмолвно попросила Шанаэля, который тотчас сделал лапой окружающий жест, сразу расчистивший вокруг них достаточное для продолжения интимной беседы пространство, и наклонил к ней усы.

– Что это у вас?

Всеволод и Григорий, очутившиеся сзади и оттеснённые красавцем и силачом Сахирой, послушно шли в толпе. Веда ещё раньше приметила свёрнутую руликом и заткнутую за портупею Шанаэля газету. Тот извлёк её и, прежде чем передать акуле, расправил листы. Он собрался уже развернуть заглавную страницу, как Веда забрала газету.

Шли по белой улочке, выметенной до блеска, так что заметно оживившийся Орс смог поиграть на отлакированных камнях. Рассматривая примятую на тёплом боку Шанаэля газету, вывернутую на третьей странице, акула увидела, что до неё читательское внимание или одно из колющих орудий оставило рваный след на заметке в середине, между большой статьёй о местном футбольном чемпионате и поздравительной телеграммой основателю ветеринарной клиники. В заголовке излюбленным газетами побережья шрифтом Комик Санс было набрано:

Сокрытое делается явным

Из статьи в четыре столбца Веда извлекла следующие сведения, приводимые мной с некоторыми сокращениями:

«Мы помним кровавое событие на Юго-Западной границе нашей Родины, совершившееся девять суток тому. Наша газета первой сообщила удручающие подробности… Без излишней скромности полагаем, что первыми же сообщаем о логическом завершении печального дела. Достовернейший источник дал нам понять, что нынче вечером с известного лица будет снята неприкосновенность и лицо это пригласят дать некоторые разъяснения. Так как мы всецело преданы закону, разумеется, называть имя убийцы мы не станем. Имя же лица, лишённого неприкосновенности, мы публикуем с огромным удовлетворением. Это никто иной, как…»

На этой строчке бумага была надорвана. Подняв голову, Веда, читавшая с увлечением, оглянулась и увидела, что идут они по другой улице, срезавшей прежнюю под углом. Окружавший её ландшафт не переменился: дома, укрытые деревьями от вечернего зноя, и уложенная между нагорьями маленькая долина двигались с нею. Леопарды ушли далеко вперёд, а пастор и дракон, перекидывавшиеся отдельными, не слышными ей словами, телепались позади. Кажется, она узнала спину Гоби, возникшую среди домов, но быть уверенной в том, что это спина Гоби, она, конечно, не могла.