Динара Смидт - Княжна сто двенадцатого осколка

Вуд подошёл к Привратнику, и коснулся снежного лица. Глаза медленно открылись – пустые и прозрачные – и существо потянулось к нему, туго натянув свои цепи, как пес на привязи.

– На кой им сдался Привратник? – спросил один из бойцов-ветеранов, понявший, что перед ними за находка. – На кой он им сдался? Они ведь даже пользоваться им не могут.

Вуд рассеянно кивнул. Когда в последний раз ему попадался Привратник? Он уж и не помышлял, что доведется столкнуться с ещё одним. Вуд убрал руку, с некоторым усилием разрывая контакт, и Привратник тотчас закрыл глаза и замер.

– Нужно доставить его к отцу. Владыка решит, что с ним делать.

Ранние зимние сумерки лебяжьим пухом опустились на предпраздничный городок. Огни в витринах, мостовые, усыпанные блестящей мишурой, яркие бумажные пакеты в руках спешащих покупателей – это время было для Ив любимым в году. С раннего утра она работала в мастерской. Как всегда, приближение Дня Богини означало для «Узелка» наплыв клиентов. Дамы торопились внести завершающие штрихи в свои праздничные туалеты. Кому-то нужно было ушить в талии, кому-то пришить лишний бантик, кто-то вдруг решил, что белые перчатки слишком белые, и нужны другие, цвета слоновой кости и вышитые жемчужинами. Такие хлопоты не были Ив в тягость. Она любила день Богини больше любого другого праздника, и за работой иголка так и мелькала в пальцах, а улыбка не желала сходить с губ.

«Узелок» закрывался ровно в семь вечера, но когда часы на городской башне пробили шесть, мать Ив поднялась из-за стола, расправила затекшие плечи, и, погладив дочь по голове, сказала:

– Пойду, пока рынок не закрылся, куплю сладостей к ужину.

– И цветов, купи цветов, – напомнила Ив. – Серебристых розочек.

– Они и стоят, будто вправду из серебра… – мать подняла бровь. Ив отмахнулась.

– Ну, ведь праздник же!

– Ладно, ладно. А ты не засиживайся допоздна. Закрой магазин, доставь заказ и тот же час беги домой, поняла? Поможешь мне с ужином.

– Закрою, доставлю, прибегу, помогу, – легкомысленно прощебетала Ив, не отрываясь от тончайшего кружева в руках. – Я поняла, мам. Ну, ступай уже! Я всё успею вовремя, вот увидишь.

– Мне бы хоть чуточку твоего оптимизма.

– Отрежу тебе кусочек, перевяжу ленточкой и оставлю под подушкой, как добрая фея.

Мать послала Ив воздушный поцелуй, – который та поймала и сунула в карман передника, – и вышла за дверь, оставив дочь за работой. Серебряный колокольчик прозвенел хозяйке вслед, а мороз успел-таки проскользнуть внутрь и пробежаться невидимыми холодными пальцами по разодетым манекенам, аккуратным свёрткам тканей и открытым рукам мастерицы.

Мать Ив, с корзинкой в руке и дочерью в животе, приехала в этот городок, носивший название Брикеш, пятнадцать лет назад. Сначала, она пришивала пуговицы в маленькой мастерской. Потом, поднакопила денег и открыла собственное ателье, назвав его незатейливо – «Узелком».

Впрочем, незатейливым в «Узелке» было лишь одно название. Витрина с чёрными манекенами, одетыми в короткие красные платьица и кокетливые шляпки привлекала взгляды прохожих не хуже кондитерских лавок. Для пущего сходства внутри стоял аромат корицы и ванили. Оформление, сочетающее тёплые карамельные тона с яркими брызгами искусственных цветов, было одновременно дерзким и уютным. Входя, посетители невольно оглядывались в поисках камина – им казалось, что они слышат потрескивание поленьев и ощущают на коже приятное тепло, но нет, камина в комнате не было. В конце концов, это была швейная мастерская, и мать боялась огня.

Ив с малолетства во всём помогала матери. Городские модницы души не чаяли в девочке, и, возвращаясь вновь, обязательно несли ей подарки: шоколадные пряники, карамельные трубочки и даже розовые сахарные яблочки – вот уж поистине редкость!

– Какая же миленькая у вас дочка! – восклицали дамы. – Ну, просто лесной эльф!

И это притом, что Ив едва ли можно было назвать красавицей. Природа будто бы посмеялась над ней, наградив и большими ярко-голубыми глазами, и густыми волосами, насыщенного золотого цвета медовых сот. Однако эти традиционные элементы классической красоты были совершенно не к месту. Кожа от долгих часов на солнце становилась бронзовой, и светлые глаза на тёмном лице смотрелись чудно́. Волосы, заплетённые в две бойкие косички, сохраняли насыщенный цвет лишь на кончиках, а на макушке выгорали, делаясь соломенными и блёклыми.

Но дело было не во внешности, а в чём-то другом, неуловимом и не поддающемся описанию, что чувствовал, тем не менее, любой, кто встречал Ив.

– Будто бы солнышко спустилось с неба и поцеловало эту девчушку в колыбельке, – сказала однажды старая повитуха, принимавшая у матери роды, и частенько захаживавшая в гости. Лучше было и не выразить.

Саму Ив всё это мало заботило. Неугомонный дух попросту не оставлял ей времени на то, чтобы смотреться в зеркало. Она готова была до изнеможения водить на лугу хороводы, играть с городской ребятней в мяч, лазить по деревьям в лесу, чем и занималась каждую минуту, свободную от работы в «Узелке».

Платье, над которым Ив работала в тот вечер, предназначалось для госпожи из Сиреневого дома – немолодой, элегантной дамы, которая оставляла щедрые чаевые, а во время примерок болтала о приёмах: о блюдах, которые Ив никогда не пробовала и о важных людях, которых Ив не знала. Накануне госпожа из Сиреневого дома подарила Ив настоящую золотую монету. Просто богатство! На такие деньги можно было купить двадцать восемь стаканчиков фруктового льда… или шесть пирожных-розочек… или три карамельные фигурки. Нет, не в этот раз. На золотую монету у Ив были другие планы. В тот же день, ускользнув от матери, девушка купила в лавке ювелира серебряный кулон в форме яйца.

Лёжа на витрине среди изящных товарок из золота и розового жемчуга, он как будто бы смущался своей незатейливой простоты. Но будь у девушки в тот вечер хоть все богатство мира, она всё равно не выбрала бы ничего иного. Ив не могла на него налюбоваться. Весь день она то и дело украдкой заглядывала в ящик стола, куда спрятала кулон, и смотрела на поблескивающее в глубине серебряное яйцо.

У матери было всего одно-единственное украшение – старый кулон, свитый из тонких серебряных нитей, потемневших от времени. Она носила его, не снимая, столько, сколько Ив себя помнила. Когда-то внутри кулона, среди переплетения серебряных нитей, лежала пропитанная духами подушечка. Запах давно выветрился, да и сама подушечка рассыпалась, превратившись в труху, и всё-таки мать то и дело подносила кулон к носу, как будто ещё чувствовала его аромат.