Николай Сайнаков - Шлем Громовержца. Почти антигероическое фентези

– А зачем поливал?

– Чтоб не пахло. А то крысищи по запаху разыщут, нажрутся, ядом пропитаются, а мы их слопаем и подохнем все.

– Так они ведь яд не впитывают и от зерна не дохнут! – справедливо заметил Не-простак, сидевший рядом.

– Правда, правда? А я и не подумал!

Не-скудняк стал подозревать, что Не-такой наглейше врёт. Уж очень морда у него была самодовольная. Но Не-бестолковейший усиленно закивал:

– И верно, он спасти нас хотел, только не подумал. А что ты скажешь на счёт черепов?

– Уфф! Мне такой страшный сон приснился! Будто в деревню прилетела воронища с железным клювом и ну в черепах наших дырищи пробивать! Прямо так садиться сверху и тук, тук! А вдруг сон вещий? Ну я и побежал самые лучшие черепищи прятать, соседушек своих от горя спасать. А как опасность пройдёт – обратно верну, вот так и знайте! А вы сами сна такого не видали что ли? Лучше бы сны толковые смотрели, чем длинноносую дуру Без-дельную слушать. У неё ума-то с кукишок, вот она и носится всюду, выискивает, где, что не так! – Не-такой разошёлся не на шутку, так что уже и непонятно было, кого здесь судят.

Не-скудняку даже неудобно стало перед укоротом. Он-то его имущество спасал, а они на него подумали… Без-дельная действительно проныра была ещё та, в каждую щелку влезет, в каждый карман заглянет, да всякой дурости наплетёт. Эх, после судилища надо срочно домой бежать, остальные черепа с забора снимать, пока воронища не налетела.

В общем, обвинение отпало само собой, хотя Не-простак и бурчал что-то себе под нос. Но осталось последнее, самое страшное. Ведь не есть человечину – это подрыв самых могучейших устоев людоедского общества!

И опять Не-такой всё отрицал. Укороты уже не знали чего и думать. Поднялся старейшина:

– Ну, что, славные укороты, всё ясно! Справедливость восторжествовала! Не-такой – настоящий людоед! Ну а чтобы у нас не осталось никаких сомнений, ему предстоит прилюдоедно откушать человечины, вернуть черепа, а потом отправиться с провиантной дружиной в поход, где, как мы надеемся, он проявит и храбрость, и надлежащий аппетит. Кто за такую справедливость?

Многоголосый рёв был ему ответом. Послали в деревню за человечиной. Это оказалось не просто. Всё, что было, давно уже съели. Кое-как отыскали какую-то застарелую, полуобглоданную мосалыгу, притащили, вручили её Не-такому. Не-скудняк наблюдал во все глаза. Что-то не выглядел Не-такой счастливым, заполучив последнюю в деревне достойную кость. Но всё-таки грыз. Мудро всё придумал Не-бестолковейший. Не иначе ему череп сегодня подсказал.

Потом быстренько засудили Не-доброго. Ему достались и розги и палки, и всё, что они смогли придумать. И поделом ему, боги терпят, терпят, зато потом как накажут…

Оборотень вернулся так же неожиданно, как и ушёл. Святомор как раз бросил безуспешные попытки влить целебный отвар в рот стиснувшего зубы и едва дышавшего Карислава.

– Он ещё жив?

– Всё ещё да, – ответила осунувшаяся Золотинка, держа голову раненого на своих коленях. – Но ему не долго осталось.

– Это не нам решать. – Оборотень присел рядом, и наложил на рану комок какой-то грязи.

– Что это? – Святомор недоверчиво смотрел за действиями бродяги, пытаясь понять, что тот задумал и где столько времени находился.

– Земля с могилы упыря, – ответил тот, накладывая на шею Карислава повязку из тряпицы, которой Золотинка только что протирала горячий лоб воина. – Только это и помогает от упырьского яда, так что этот силькикринг наверное будет жить. Если захочет.

– Ты следовал за упырём до самой его могилы? – удивился Святомор.

– Да. Сходил вот к нему в гости.

Святомор больше ни о чём не спрашивал. Укушенного близ могилы человека упыри затаскивали к себе, и он становился ещё одним кровохлёбом, навсегда теряя душу. А потеря души во много раз страшнее потери жизни. Видать Оборотень настолько к нечисти близок, что совсем её не боится. Ну и нашли же они себе проводника!

Вскоре сын Велемира стал дышать глубже, а потом и вовсе пришёл в себя, разжал зубы, и даже выпил приготовленный отвар. Его рассказ был краток:

– Я сторожил всю ночь, а потом, по-видимому, уснул. А что, разве что-то произошло? А что это мне на шею такое навязали?

– Не трогай пока. – Велена слегка шлёпнула его по рукам. – Мы тебя еле из могилы подняли.

– Из какой могилы? – не понял Карислав.

Велена вкратце пересказала ему всё, что произошло. Карислав недоверчиво потрогал ещё раз повязку, поёжился и промямлил что-то про то, что упырь, видно, совершенно бесшумно ходит. Услышав это, Оборотень только презрительно сплюнул и велел собираться в дорогу. Наползшие к утру тучи загасили свет едва поднявшегося на небосвод Яра и заволокли небо так, что было непонятно день это или вечерний сумрак.

Лапы елей возмущённо хлестали путников. «Кто посмел нарушить наш покой? – возмущенно вопрошали друг друга деревья. Люди! Как осмелились они появиться в Чёрной чаще, в которую уже много лет не решается сунуть нос ни одна живая душа? Нужно сбить их с дороги! Выхлестать ветвями глаза! Задавить и задушить тех, кто нарушил границу чащи! Покой должен быть полным. Покой, это смысл, это то, к чему стремится всё живое, это – веленье богов. Покой вечен, и они должны быть вечны в покое. Люди нарушали покой, пусть люди умрут! Не потерпим! – шептали старые ели, злобно качаясь вслед людям. – Тишины и покоя! Нам нужен покой! Пусть покой будет всюду!»

Шум, скрип, треск нарастали со всех сторон. «Хозяин! – скрежетали они. – Хозяин! Разбудите Хозяина! Нам нужен покой, его нарушили! Хо-о-зя-я-я-и-ин!»

Деревья добились своего. В глубине Чёрной чащи вдруг вздрогнуло и зашевелилось невероятно старое и корявое дерево. Изогнулся замшелый ствол, зашевелились голые, кривые, не то ветки, не то руки. Взметнув гниющую хвою и осыпав ею усохшую землю, они раскидали завалившие Хозяина хлам и остатки павших трухлявых деревьев. Живодрев – создание Велета, скрипя поднялся, желая выяснить, что нарушило его старческий сон. Хозяин хотел знать причину волнения леса.

Очень давно, после битвы Творений, пройдя пустоши и горы Загроса, пришёл он сюда и поселился в Чёрной чаще, став сторожем и Хозяином этой части леса, стал следить, чтобы никто не смел губить его деревья. Сотни лет он прожил здесь совершенно один. Потускнела кора и истёрлась память, бороды мха покрыли сучья – руки, и уже ничего не хотелось ему, как и вместе с ним постаревшему лесу, кроме тишины и покоя, покоя и тишины. И горе тому, кто нарушит этот долгий сон умирания леса и его Хозяина!

С трудом поняв причину возмущения чащи, Живодрев двинулся туда, где шли чужаки. Они заплатят за его пробуждение!